МОЯ МОСКВА
Но я люблю -- за что, не знаю сам
Лермонтов
Лермонтов
Я обажаю Москву.
Люблю паутину ее переулков и тупиков, войдя в которые в незнакомом тебе местечке, или с дружеского бодуна, или даже на трезвую голову но посреди ночи, никогда не узнаешь, куда он тебя ведет и вообще ведет ли куда нибудь. Кажется ты еще только вчера тут был, пил-ходил-бродил-колобродил – ан нет. Переулок уже другой. Словно он живой. Словно это не ты качаешься, а он мерно покачивается, как лодка. И одновременно извивается, сволочь, как змей-горыныч. И убаюкивает, убаюкивает… И ведет совсем не туда, куда завел в прошлый раз. Потому что каждый раз это уже другой переулок.
Люблю вольную московскую речь. И вольную московскую жизнь – подстать речи. Забор сломан. Лифт не работает. Трава неподстрижена. И люди вместе с травой. Ты еще только подходишь к Ленинградскому вокзалу, еще даже не ступил на платформу – а язык твой уже как бы во рту застегивает виц-мундир на все пуговицы. И наоборот: ты еще только садишься в поезд на Московском вокзале, поезд еще даже не тронулся – а ты уже расстегиваешь ворот рубашки и речь начинает литься протяжнее, бесшабашнее...
Москва и Петербург – это два русских мира. Там, где москвич говорит: “а” – петербуржцец использует европеизированные союзы: соединительный “и” или раделительный “но”. Московское “а” – одновременно противление и непротивление, объединение и в то же время протест. Московское “а” не просто открытый звук; это душа человеческая, в которой ничто не противится свободному выдоху. Ни в одном языке европейском – а стало быть и в характере – нет такой непротивительной противительности. Она не укладывается в логику роботов “да-нет и ничего между”. Уже по одному по этому видно, что Петербург – часть Европы, а Москва сама по себе континент.
Но если бы только союзы и междометия… Вся московская жизнь, такая же, как московская речь! Которая может свободно изменить ритм и даже сам способ выражения мыслей внутри одного единственного предложения: начав с величавого течения в главном, в придаточном вдруг взмыть ракетой, мелькнуть астероидом, завертеться спиралями турбулентности или низвергнуться водопадом. Когда говоришь по-московски, недоговоренность важнее того, что сказано, а нарушение правил и есть главное правило. Как там у Пушкина? « Без грамматической ошибки я русской речи не люблю »? Истинный урожденный москвич, что бы петербуржцы ни говорили. Вот так и с московской жизнью.То есть буквально куда ни ткни так. В ней все как-бы неправильно. Но в этой неправильности есть высшая верность. Чего? Жизни. Чему? Жизни. Московской жизни. Которая, если задуматься и есть жизнь в полном смысле этого слова. Неподчиняющаяся никому. А начальству особенно.
Казалось бы: что общего между москвичем времен Ивана Васильевича Грозного – и москвичом 21ого века? Да главное общее: готовность в любую минуту перепрыгнуть через любой барьер. То есть совершенно любой! При полной зависимости от власти, которая в любую минуту может сделать с тобой, что хочет – полная от нее независимость в любой отдельно взятый момент. Интересная деталь: по поводу Москвы и свободы у Герберштейна (16 век!): с одной стороны рабы – ползают перед государем, он может делать с ними, что хочет, - а с другой стороны дерзко ему возражают, если считают себя правыми. Несоответствие поражало путешественника-европейца. И продолжает поражать по сей день.
Если бы меня попросили выразить: в чем сущность Москвы? – одним предложением, я бы сказал: в полном отсутствии предсказуемости. Шел принимать экзамен – а оказался на каком-нибудь седьмом небе. Или: сидел на заседании в Думе – а опомнился в Сандунах. Или: думал, что едешь на службу – а на самом деле доказывал недоказуемую теорему, с Верочкой познакомился или гениальную строку сочинил. Москва - эта первозданная вольница, которая существует даже во время чеканки шага при прохождении строевым маршем. Непредсказуемость всегда и во всем – это Москва. Из бездны в пропасть, устремленную в небеса – это по-москвски. И еще как по-московски!
Попробуй найти на своем теле хотя бы одну прямую линию. Не найдете! Потому что прямая линия эвклидовой геометрии – это не тот путь, по которому пошло все живое. У живого другие координаты, никогда не прямолинейные. Так и Москва. Истинная Москва это не Елисейские поля и не Невская першпектива, прямые, как игрэк координата. Истинная Москва – это переулки. Закоулки и тупики. Ничего плохого не хочу сказать о Питере, а все же скажу: ну что это за город, в котором нет ни одного тупика? Это же геометрия, а не город. Подлинно русский город должен быть непредсказуем во всем. В извилинах улиц, интонациях, поступках, движениях... А также и в том, что, куда бы ни шел, не знаешь зачем тебе это надо и куда попадешь. Знать с абсолютной точностью где ты и куда направляешься – это не по-московски. Ничто не незыблемо, ничто не очерчено – ни бездны, ни небеса. В мозгу ведь тоже ни одна извилина не прямая. Вот почему душа России – это Москва. А одновременно и ее сердце.
Допустим, остановил тебя на улице мент. А ты с ним начинаешь говорить. А он тебя убеждать. А это уже общение. И так во всем. Он к тебе с жезлом и штрафом, а ты к нему с открытой душой. И правильно делаешь. Потому что это тебе не Лондон. Это Москва. Где при полной и всеобщей формализации не формализовано ничего. Даже трава неподстрижена. А это приятно. Много раз пытались московский образ жизни под западноевропейский попричесать и постричь. А не получается. А не может такая система работать по западному. А нам этого, откровенно говоря, и не надо.
Но дело не только в нестриженой траве, которая так мила Московскому сердцу. Вся московская жизнь – гибкая и неподстриженная, как трава на газонах якобы чистых прудов. А даже если кого-то и выстригут (сошлют, посадят, отрубят голову или отправят на пенсию – смотря в каком веке и в какие именно годы стригут), всего газона Москвы Человеческой никакая косилка выстричь не в состоянии. Привести в порядок Москву можно только выборочно и на короткое время, вроде парадов на Красной Площади. В московском подходе ко всему на свете – от юриспруденции и математики до литературы и управления миром, главное – гибкость. Живя по-московски, единственное нерушимое правило – отсутствие правил. Московский стиль мышления необыкновенно и ни с чем не сравнимо силен, когда думать надо неопределенными категориями, находить правильные решения в системе зыбких понятий, ориентироваться и преуспевать в рыхлой среде, в которой есть простор для маневра. Когда все по частям неверно – а в результате правильно. Когда летишь мыслью по умопомрачительной траектории, поглядывая то туда, то отсюда – и вдруг результат (интеграл, семья, бизнес) сходится, потому что на интуитивном уровне все, что было неверно и не укладывалось, что (так сказать) выпирало, было подстрижено и исправлено по дороге. Это полуэмпирический-полуинтиутивный способ понимания мира. Инь-янь интуиция-логика. Спаянные до полного неразличения кто есть кто. Кто с кем. И кто кого. Когда резкость немножечко смазана, когда детали картины неразличимы, теряется разница между тем, каковы именно они есть – и более того: вообще не имеет значения что именно не совсем видно. Это и есть московский взгяд на мир, Все порознь коряво и рыхло, а в целом работает и сходится к сногсшибательной лепоте.
Конечно именно за это за все, что для нас так органично и дорого, за наше самое бесценное завоевание: внутреннюю раскрепощенность, с которой мы ни за какие посулы не расстанемся и через тысячу лет - на Западе нас и не любят. Именно за нашу непризнающую никаких барьеров и правил удалую натуру на дух и не переваривают. Именно поэтому для европейского человека мы, москвичи, неприятные люди. И наоборот: нас (положа руку на сердце) откровенно тошнит от немецкой педантичности и английской чепорности, подстриженных газонов и мыслей, сексуальной закрепощенности, политкорректности и прочего понижения энтропии. Разумеется Москва не совсем Запад. В смысле совсем не Запад. И даже в каком то смысле антизапад, хотя одновременно и антивосток. Но зато какая сила, какая гибкость, какой потенциал, какая жизнь! Москва – это Москва. Неужели не ясно?
Настоящий москвич, даже если он депутат думы, хозяин банка или многодетный отец, должен быть в любую минуту как бы готов как бы через забор перелезть. Причем любой. Тут же тебе и душу выложат, тут же тебе и в морду врежут – а как же иначе? Пусть немец от этого в ужас приходит, пусть англичанин в обморок падает – это не наши проблемы. Молодецкая удаль – и тут же тебе мечтательность Марьи Царевны, как бы застенчиво теребящей косу до пят. Илья Муромец и Алеша Попович в одном лице – это Москва. А вся страна, построенная по образу-бесподобию этих чудо-богатырей, слитых как пиво напополам с водочкой - воедино. Да так воедино, что никакой перегонкой одного от другого не разольешь-отделишь. А если добавить к этим двум нашим коренным ипостасям третьим еще и Добрыню Никитича, который ни сидьнем не восседал, ни молодецкой удалью не пробавлялся, а до того неколебимо могуч, что как будто из самой мать-земли вылеплен-сделан – это и будет самый что ни на есть точный портрет Москвы. Един в трех лицах. Картина Репина Богатыри в Третьяковке – вот истинно московская Троица.. Плюс звон колоколов.
Пожалуй примерно так. Но если меня спросить в лоб: за что я люблю Москву – я вам опять не отвечу. Откуда я знаю, за что люблю? Вот пристали! Люблю и все. И если два часа думать дадут, не отвечу. И даже если два года дадут. Потому что Москву, как и Россию, не умом любят. Ее любят сердцем, которое никогда не останавливается, и легкими, которыми дышат. То есть такими частями тела, которые словами не говорят.
Ну вот вроде бы и все сказал. А ежели одним словом: я обожаю Москву. За что обожаю? Не знаю. Честное слово не знаю. Люблю до безумия – и все тут. А больше мне сказать нечего.
Материал добавлен 2008-12-26
|
Оставлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. Войдите в систему используя свою учетную запись на сайте: |