Выйдя из Люксембургского сада,  Арма́н Жан дю Плесси́ обернулся на на одну треть выстроенный великолепный дворец в стиле, непохожим на замки Луары, из ссылки в которые король Людовик вернул его за пять лет до этого, после чего отправился на поиск своей кареты, найти которую с непривычки оказалось непросто. Несколько раз недавно назначенный Главой Церкви элегантнейший Кардинал поднимал руку и щелкал пальцами, что являлось знаком для кучера и форейтора подать экипаж, однако карета не появлялась. Приказание августейшей хозяйки дворца оставить их в полном покое было выполнено настолько, что Ришелье был даже потерян слугами из поля зрения – нерасторопность беспрецедентная, если бы не была выполнена по приказу главы правительства Его Величества Королевы. Когда же странствие вокруг Люксембургского Сада (протяженность которого оказалась короче, чем странствие Одиссея, в миллион раз) холеного человека, отвыкшего от неисполнения его желаний мгновенно, увенчалось успехом, возведенный в сан Кардинала менее чем за год до описанной нами встречи обладатель запряженного шестеркой блистающего золотом экипажа погрузился, во первых, в раздумья, а во вторых, на обитое фиолетовым бархатом подобное гобелену сидение, делавшее удары по ягодицам ухабов, которых в Париже на улицах было больше, чем не ухабов, почти незаметными. Покуда карета,неспешно (как всё, что Ришелье делал) двигалась в направлении ближайшего к Лувру принадлежавшего кардиналу дворца, облаченный с головы до ног в красное Его Высокопреосвещенство, склонный к военной, любовной и политической деятельности больше, чем к религиозному сану, понял (быстрей, чем почувствовал), что от исполнения – или неисполнения – данного ему гривуазного (или, что то же самое, антигривуазного) поручения зависит его судьба. А при удачном стечении обстоятельств и судьба Франции.

Родившегося в 1585 году в Париже младенца крестили только через полгода после рождения, потому что новорожденный был так хил, что мог умереть в любую минуту. Но он не умер. Хотя если б не поборол врожденную немощь, история Франции и Европы могла бы пойти по неясно какому, но наверняка отличному от того, по которому она странствует вплоть до нашего с Вами, дорогие читатели, времени, пути. Крестник у будущего кардинала был не один, как у обыкновенных людей, а два, и оба маршала Франции: Арман де Гонто-Бирон и Жан д’Омон, давшие новорожденному свои имена, каждый по одному. А одновременно с этим определившие и выбор не политической, административной или упаси Боже религиозной, а военной карьеры, которая малышу с рожденья была уготована.

По окончании  Наваррского коллежа, знаменитого тем, что в нем обучался король Генрих Наваррский, Арма́н-Жан поступил в военную Академию Плювинеля, однако вынужденно сменил мундир на сутану, чтобы стать – без прохождения промежуточных стадий клерикального роста - сразу епископом. Получив место, пожалованное семье Ришелье Генрихом Третьим, и, таким образом, сделавшись епископом Люсона (одного из самых бедных приходов Франции) в семнадцать лет по наследству. Наследственного получения сана Кардинала и тем более Папы в католической церкви никогда не было, а вот наследственное епископство (пожалованное семье), оказывается существовало – факт, не очень-то афишируемый, и который обнаруживается только при внимательном ознакомлении с житием Ришелье.

1610-1614 годы были временем регентства королевы Марии, правившей l'autorité de trois, а по убеждению двора, также lamour de trois, с сопроводившим дочь Тосканского Герцога во Францию, где ей предстояло стать королевой, сыном флорентийского нотариуса Кончино Кончини и его женой Леоноре Дори, являвшейся молочной сестрой Марии (то есть – напоминаем для тех, кто позабыл значение этого слова – дочерью кормилицы, вскормившей Марию своей грудью вместо “биологической” матери). Которое при малолетнем Людовике (совершеннолетие которого Мария и супруги Кончини вынуждены объявить по наступлении всего лишь тринадцати лет) продолжалось до 1617 года, когда Кончино Кончини убили. Главных деяний триумвирата правителей во главе с королевой Марией было два: cозыв Генеральных Штатов и организация двух одновременных браков: четырнадцатилетних дофина Франции с дочерью короля Испании Филиппа III Анной, а также второго брака дочери королевы Марии Елизаветы с будущим королем Испании Филиппом IV.  Целью которых являлось восстановление Римской Империи под владычеством католической церкви на всей территории Древнего Рима, которая не завоевана мусульманами.

 

Харизматичного епископа дю Плесси́ духовенство послало в Генеральные Штаты, в которых епископ Люсонский выступал рьяным поборником укрепления королевской власти по всей стране. Впечатлённая привлекательным роялистом королевствовавшая регент, познакомившись с ним не только на заседаниях, назначила Ришельё духовником своей юной невестки Анны Австрийской (не имевшей к Австрии никакого, кроме политического, отношения до такой степени, что даже не знала немецкого языка). А в следующем году военным министром. Что было оправдано наличием у Главы вооруженных Сил Франции незаконченного военного образования. И соответствовало его юношеским мечтам.

 

Ришельё был против политики триумвирата, направленной на неравноправный союз с Испанией и пренебрежение национальными интересами Франции во имя доминирования католичества в Европе, но не смел открыто противостоять определяемому Марией курсу страны, во всем эффективно поддерживая благодетельницу.

После того как 24 апреля 1617 года  Кончино Кончини по приказу Людовика, осуществленному его воспитателем де Люинем, зарезали, Марию, а с ней и её харизматического министра, ссылают в замок Блуа. А год спустя отделяют от королевы для её ослабления, сослав в Авиньон. Однако после того, как начавший править Людовик с своим воспитателем, сделанным Главным Советником, де Люинем) узнал, что изгнанная им мать готовит мятеж с целью его свержения, а может быть и убийства, король приказывает Ришелье вернуться в Блуа, чтобы образумить матушку – что тот блестяще и делает.

В изгнании Ришелье знакомится с монахом-капуцином Жозефом дю Трамбле, который во все годы правления Ришелье будет играть столь важную роль, что получит прозвище “Серого кардинала”. А также пишет главный философский труд своей жизни «TESTAMENT POLITIQUE». На написание чего-то подобного по значимости и глубине после возвращения в Париж у него в последующие десятилетия свободного времени больше никогда не окажется.  

После смерти Люиня в декабре 1921-го года король, который ни одного дня своего долгого правления не правил сам по себе, без наставника которого слушался, возвращает мать в Лувр, делая покусительницу на его жизнь главной своей советницей. Прощен и епископ Люсона, который в следующем году по настоянию Королевы-Матери утвержден Римским Папой Григорием XV-ым в “звании” Кардинала.

 

 

Приехав в дворец, получивший название Ришельевского, а войдя, поднявшись по ажурнейшей лестнице, с расписанными Никола Пуссеном стенами и потолком работы какого-то великого итальянского мастера, Кардинал (облачение которого с самого возведения в сан с ног до головы всегда было красного и только красного цвета) направился в кабинет. В котором незамедлительно сел за письменным стол (который в то время называли bureau) с откидывающейся цилиндрической крышкой, инкрустированный с высочайшей изысканностью.  Взял в руки перо непревзойденного качества, поставленное ему из гусиного стада Её Величества Матери-Королевы. Обмакнул в чернильницу венецианской работы. И на тиснёной бумаге, на которой в самом верху красовался его восхитительный Герб, собственноручно начертал своею высокопреосвещентской рукой.

Моя Высокочтимая Дочь во Святой Матери Церкви:

Настали необходимость и время Вам исповедоваться в совершенных Вами грехах. Некоторые из которых смертные. Другие – на усмотренье Всевышнего.

Я буду ждать Вас в главной исповедальне Notre-Dame de Paris завтра в полдень, чтобы выслушать исповедь без посредников между Вами и Господом Нашим Иисусом Христом. Который, если раскаяние будет искренним, являясь безгранично милостивым Всевышним, возможно и простит Вас.

Ваш пастырь во святой Матери-Церкви, заботящийся о Вашей Душе больше, чем о своей собственной, Кардинал Франции Ришелье

 

Поставив последнюю точку и помахав посланием в воздухе, чтобы просохли чернила, кардинал вызвал посыльного и приказал курьерски доставить в дворец де Шеврезов, с наказом Её Высочеству Герцогине передать в руки.

Не прошло и часа, как тот же нарочный доставил Кардиналу ответ.

 

Моё дорогое высокопреосвещенство!

Я польшена и растрогана Вашей пастырской отцовской заботой. Которой не преминула б воспользоваться, если б не неуверенность, кому именно исповедаться: священнику Католичекой Церкви или Лютеранскому Пастору. Которые проклинают друг друга, называя сынами Дьявола, и я просто не знаю, какому проклятию больше верить.

 Поскольку Нантский эдикт, дозволяющий свободу вероисповедания во Франции лютеранам, не отменен, предпочитаю исповедаться перед Господом без посредников. Не причисляя себя ни к какой церкви, а если и принадлежа к Вере, то это Вера, приносящая людям счастье и наслаждение.

Герцогиня Шеврёз, она же Герцогиня Люинь, урожденная Мария де Роган

P.S. Перечитав Ваше письмо, пришла к убеждению, что под видом исповеди Вам нужно разведать у меня нечто для Вас супер и гипер важное, чего не знаете, а узнать кроме как от меня невозможно. Коль это так – а это конечно так – приглашаю Вас в дворец Шеврезов (адрес которого Вам известен, поскольку письмо Ваше сюда мне доставлено Вашим ливрейным слугой) в указанное Вами время, то есть завтра и в полдень. В котором наше общение будет не только приятнее, но также полезней для Франции, Короля Франции и Её Кардинала.

Ознакомившись с текстом ответа герцогини, являющейся наперстницей королевы Анны до такой степени, что глубина этой симпатии с точки зрения Церкви вызывала серьезные подозрения, Кардинал не пришел в состояние яростного негодования (как можно было предположить по его сану и репутации), а улыбнулся. В ответе известной интригами, скандалами и амурными похождениями герцогини де Плюсси (которой, так же, как королеве Анне, не исполнилось и 23-ёх лет), Его Высокопреосвещенству вспомнилась Его собственная залихватская молодость. Когда он не был служителем Господа, а готовился стать маршалом Франции, поощряемый крестниками. И даже еще раньше, в Наваррском Колледже, слушатели которого закручивали романы с фрейлинами и пейзанками начиная с двенадцати лет. Однако посмотрев на себя, отражавшегося в зеркале в облачении кардинала, Ришелье медленно посерьезнел. И после довольно продолжительного раздумья почел за единственно правильный для Франции, Короля Франции и Кардинала Франции ответ на это наглейшее и еретичнейшее письмо из всех, когда-либо полученных каким-либо Пастырем Церкви от дворянина – не давая ответа принять приглашение герцогини.

 

- Его высокопреосвещенство кардинал Ришелье – нараспев огласил, как увертюру к оперной арии, невидимый бас. Раскрылись золоченые двери – и кардинал, повидавший на своем великосветском веку всякого, обмер. Перед ним, держа на головах, словно архитрав храма, небесный свод, стояли атлант и кариатида, фигуры которых были совершенны, безупречны и голы. Голее Адама и Евы, центральные части тела которых художники этого времени прикрывали лавровым листком. И даже в Сикстинской Капелле интимные части тел в Страшном Суде Леонардо покрыли краской. Что не мешало в Ватиканском Дворце устраивать оргии, а некоторым папам (таким, например, как Александр VI – в миру Александр Борджиа) спать с собственной дочерью и иметь детей от любовниц.  

Пройдя под небесным сводом, сделанным из чего-то не каменного, ошалевший еще до приближенья к Хозяйке, Кардинал оглядел зал и увидел в его отдалении лежащую на ложе, опираясь на левую руку, юную герцогиню. Которую чернокожий служитель, одетый, как в древнем Египте, в схенти и ни во что более, обмахивал опахалом на бамбуковой палочке длиною в человеческий рост.

- Рада Вашему появлению, кардинал. Присаживайтесь – а лучше "прилягивайтесь", на Древнеримский манер. Ведь Вы, ведомый Вашей предводительницей Марией не девой, но матерью, стремитесь восстановить в Европе Римскую империю на всем ее протяжении к югу от Адрианова Вала, не так ли? Поэтому и испанку Анну назвали Австрийской, с намеком на то, что Священная Римская Империя – часть Испано-Французского соглашения о двух перекрестных браках. Чего же Вы медлите? Возлягивайтесь и расслабьтесь. Поскольку для гостей Вашего Высокого уровня в моем доме подаются не кресла, а бери выше чем кресла – ложа и полуложа.

- Я все-таки предпочел бы восседать в кресле, если Вы, герцогиня, не возражаете – изысканно вежливо возразил гость.

- Ну что ж, кресло так кресло. Подать кардиналу королевское кресло Валуа и Бурбонов.

- Королевское кресло? - переспросил кардинал. 

- Именно королевское. В котором сидели все французские короли начиная с Франциска II. Перешедшее от Екатерины Медичи, матери трех королей, к Марии Медичи, матери пока-что единственного короля Людовика, хотя ей милей его младший брат Гастон Орлеанский. От нее перешедшее к королеве Анне Австрийской, а ею подарено для приема Высочайших Гостей Вашей непокорной служанке. 

 Кардинал погрузился в принесенное Августейшее Кресло, немного напоминавшее трон, и, задавая беседе неторопливое и задумчивое течение, произнес.

- Давно собирался спросить Вас, герцогиня, да никак не удавалось остаться с глазу на глаз. Благодаря протекции Людовика, нашего короля, вы в семнадцать лет вышли за его гувернера. Приставленного к дофину его отцом, являвшегося также крестным отцом пажа, для обучения грамоте, искусствам, истории и языкам, но на деле обучившего только дрессировке птиц, а также охоте с необходимым при этом умелом обращении с собаками и лошадями. До знакомства с Вами ни в каких государственных поползновениях не замеченного. И вдруг, чуть ли не в брачную ночь (которая между Вами произошла до или после венчания, Церкви неведомо) внезапно превратившийся в государственного деятеля паж-гувернер с одобрения короля организует убийство Кончино Кончини. Впервые сделав Людовика полновластным правителем Франции. А вместе с ним и себя. Учитель обращению с птицами, собаками и лошадми, став  коннетаблем и герцогом, монополизировал доступ к Людовику и от его имени объявлял королевскую волю народу.  

- Всё верно. А в чем вопрос?

- Скажите мне, Герцогиня, после знакомства с Вами Люинь, дрессировщик птиц, собаковед и лошадник, столь разительно переменился сам по себе или под Вашим влиянием? В частности, был ли Кончини убит по Вашему совету, которому находящийся под Вашим очарованием (таким мощным, что я, кардинал Франции, которому испытывать не религиозные чувства запрещено Саном, испытываю в настоящий момент на себе) супруг противиться определенно не мог? Все знают, что удаление королевы Матери после убийства Кончини явилось результатом заговора Люиня, одобренного Королем. Но не были ли главной заговорщицей, незаметно двигающей изменившие Францию и Европу события, Вы?

- Уже не помню, Ваше преосвещенство. Вы ведь вторгаетесь в таинство страсти, в волшебство первых проникновений друг в друга супругов и обрученных до свадьбы юных сердец. Которое подвластно Венере и Афродите, но не Кардиналам и Папам.

- И все же мне хотелось бы знать...

- Мне тоже многое хотелось бы знать, что узнать не дозволено, а часто и невозможно. Но Вас, моё дорогое Преосвещенство, в первую очередь, насколько я понимаю, переводя заданный Вами вопрос с языка аллегорий на общепонятный, интересует: НЕ ВЫ ЛИ, ГОСПОЖА ГЕРЦОГИНЯ, ВИНОВНИЦА МОЕГО ИЗГНАНИЯ ИЗ ПАРИЖА В БЛУА?

- Если такая постановка вопроса Вам более нравится, ответьте.

- Отвечу, как на исповеди, которой Вы от меня добивались и продолжаете добиваться: НЕ ПОМНЮ – НЕ ЗНАЮ. Это ведь такое тонкое дело, разговоры в объятиях с мужем. Кому что пришло в голову первым, а что обоим во время оргазма, перед оргазмом или после оргазма...  Есть ли в оргазме прошлое, будущее и настоящее, или же все времена в наслаждении, спутываясь и искривляясь, смешиваются в клубок? И мысли ли это, охватывающее любящих в момент улета куда-то, или что-то совершенно другое, чему даже в нашем с Вами самом чувственном из языков названия нет... Но в том, что силы для преображения моего мужа из гувернера-преподавателя дрессировки в главу правительства, который удерживал власть до самой его кончины, вдохнула я, можете не сомневаться.

Однако же Кардинал, чтобы сбалансировать подозрения в моем влиянии на Вашу судьбу, обращаю внимание на то, что идея вернуть Вас из Авиньона в Блуа, чтобы утихомирить затеявшую заговор против короля-сына Вашу благодетельницу Марию, была определенно моя. До этого очень неординарного шага ни очень посредственный (и как муж молодой женщины, и как государственный муж) Люинь, ни внимавший советам своего гувернера, как евреи пророчествам Исаии и Даниила, король, сами додуматься никогда б не могли. И болтались бы Вы по замкам Луары до конца дней – если бы Вас помиловали. А скорее всего отправили бы на эшафот как главного советчика заговорщицы.

- И это я явственно понимаю, герцогиня. Если б не Вы, я был бы либо казнен, либо (и это в самом счастливом случае) до конца дней оставался бы в ссылке.

- И какую же благодарность за это благодеяние к Вам, мне следует ожидать?

- Клянусь что никогда не отправлю Вас на эшафот, герцогиня, по своей воле. К которому Вас с Вашим характером заговорщицы, тянет неодолимая сила.

- Не повелите отделить эту обольстительную головку от этой соблазнительной шеи? Только лишь и всего?

- Не отправлю даже в тюрьму. В самом преступном случае, достойном смерти (подобному убийству Кончини, если б оно провалилось) – отправлю в изгнание. Даже тогда, когда все Ваши подельники будут повешены или же обезглавлены, Вы будете на свободе.

- Ловлю Вас на данном мне слове, Ваше Преосвещенство. Однако я хотела бы попросить у Вас нечто более важное не для одной только меня, а для всего королевства. Ваша покровительница и госпожа хочет ввести во Франции по примеру любимой ею Испании, инквизицию. Которая после пыток будет отсылать неугодных ей на костер. Так вот поклянитесь, что как Кардинал Франции никогда не допустите этого нечеловеческого кошмара.

- Какое гуманистическое прошение! Которое с радостью удовлетворяю. Клянусь, что по мере сил как кардинал Франции – если на то не будет Воли главы Католической Церкви в Ватикане, которая сильнее моей – что пыток дворян в застенках, с последующим сжиганием, подобным сжиганию на аутодафе в Мадриде евреев и гугенотов, не допущу. Только повешения и обезглавливания.

- Благодарю, Кардинал. О большем просить не рискую, чтобы на отказ не нарваться. Ну а теперь, когда Вы мне исповедались, как на духу признаюсь и я. Я ЯЗЫЧНИЦА. Не в том смысле, что верю в Олимпийских Богов, а в том смысле, что ни на йоту не верю в то, что наслаждение грех. Способность наслаждаться дарована людям Всевышним. Церковь во главе с Папой, которая по ее собственному уверению является единственно праведной, объявила красоту греховной, наслаждение святотатством. Дошли до того, что вшей объявили истинными детьми божьими, а если у красивой женщины обнаружили родинку, укола которой она не чувствует, то она ведьма и ее по вердикту суда инквизиции Вашей Католической Церкви публично сжигают. Утверждая при этом, что эта религия несет человечеству мир и любовь. Моя вера абсолютно другая. Моя вера – радость. Я верю в торжество наслаждения, которое люди могут дарить друг другу. Являюсь апостолом этой веры. И останусь до самой смерти по мере сил.

- Дражайшая герцогиня, но ведь и наша церковь ныне совсем не такая, как пятьсот и тысячу лет назад. Мы разрешаем куртуазные праздники. Любовные утехи. И наготу.

- Вот именно разрешаете. А что не разрешаете, запрещаете. Например бал, на котором все – и мужчины, и женщины - голые. Танцуют голыми, поют голыми, беседуют голыми. На картинах теперь это вроде бы дозволяете. А также и обнаженные скульптуры, особенно если изображают греческих и римских богов, вера в которых запрещена, а изображение дозволяется. ДОЗВОЛЯЕТСЯ – слово какое же омерзительное, Вы не находите? Филипп Четвертый, Бекингем и Вы, Ваше... точнее Наше, а если в эту минуту быть особенно точным МОЕ ВЫСОКОПРЕОСВЕЩЕНСТВО, скупаете самые эротичные из полотен Тициана и Рубенса, скрывая от верующих, ведомых Вами совершенно в иную сторону а именно воздержания и целомудрия. Ну разве это не ханжество?

Католическая церковь преобразилась, став ренессансной, возрождая свободу древнего мира, которую сама же и отобрала? Так позвольте мне возвести и открыть в Париже храм Афродиты. Храм Богини Любви. С таинствами и мистериями. С дарением наслаждений верующим в Богиню Красоты и Любви! Церковь, придя в Риме к власти в конце IV века, закрыла все тысячелетние храмы. А также философские школы и термы, запретив олимпийские игры и театр как таковой. Так давайте без лицемерия и ханжества возродим свободу Древнего Мира! Позвольте не только изображать Афродиту и Артемиду на праздниках в дворцах, садах и лесах, но и открыть храмы этих богинь в Париже и его пригородах. Одного Вашего слова, мой дорогой Кардинал, будет достаточно. Остальное сделаю я.

- Позвольте подумать. А также и посоветоваться.

- Посоветоваться с кем? C фанатической католичкой Марией? С Папой Римским? Или с Господом Богом?

- Для начала с самим собой. С своей верой. И с собственной совестью.

- Что ж, советуйтесь. Только пожалуйста не затягивайте с ответом.  

- Обещаю задуматься.

- Послушайте, кардинал. Позвольте быть откровенной, словно я исповедуюсь. Смотрю я на Вас и вижу, что Вы человек талантливый, но недалекий. Вы скованы по рукам и ногам, как смирительной рубашкой душевнобольной, верностью Вашей Благодетельнице Марии. Которая, говоря откровенно, очень не свет в окошке. Неужто не понимаете, что она с ее средневековыми помыслами о восстановлении Римской Империи во всей Европе под управлением Католической Церкви обречена? И Вы вместе с нею – ежели не одумаетесь и не освободитесь от дурмана верности той, кому обязаны всем. Мой добрый совет: используйте порученное Вам международное дело о произошедшем между Королевой Анной и Бекингемом для сближения с королем без посредничества ненавидящей его матери, а напрямую. Король Людовик за номером чертова дюжина недостаточно умный, чтобы самому определять политику Франции, но достаточно умудрен, чтобы знать, что без советчика умнее себя он заведет Францию в омут. Ни один день Людовик не правил сам: сначала Кончино Кончини, потом мой первый супруг Люинь (ставший благодаря мне Герцогом и дававший королю государственные советы под мою же диктовку), теперь его мать, которая всего несколько лет назад хотела его сменить на дофина Анжуйского. Между тем – и мне это категорически ясно – что Вы можете стать несравненно лучшим советником королю. С Вашей широтой взглядов и длинным (столь любимым дамами) носом. Если сейчас же мне скажете, что готовы, сохраняя Сан Кардинала, стать Первым Министром Франции, я сделаю Вас Первым Министром нашей страны. Которая, ведомая Вами, станет без сомненья Великой.

- Вы верите в меня больше, чем я в себя.

- Вам это не нравится?

- Скорее наоборот. Но каким образом Вы, герцогиня, можете сделать кардинала Первым Министром? Чему во Франции никогда не было прецедентов!

- Для этого есть сотни путей. Укажу только один. Быть лучшей подругой жены короля, который привычно слушает королев, уже достаточно для достижения этой нетрудной цели.

- Какая Вы прыткая.

- Да уж Какая я есть. Итак ответьте: согласны быть не вторым и не третьим, а Первым Министром Франции и самым доверенным советником короля?

- Но…

- Да или нет? Согласны или не согласны?

- Согласен.

- Отлично. Считайте, что Вы уже Он. В ознаменование начала этого революционного дела позвольте поцеловать Вас.

- В щечку...

- Во всё лицо!

После этого диалога примерно на полминуты наступила историческая тишина. Которую нарушили слова кардинала:

• Милая Герцогиня, давайте не забываться.

- А почему, собственно? Ведь нас никто, кроме слуг, не видит. А слуги это все равно, что столбы.

- Не могу согласиться с Вами. Все люди дети Божии. Именно в признании этого и состояло главное достижение, принесенное Церковью в рабовладельческий Рим. В котором рабам в существовании в их теле души было отказано.

- Не стану теологически спорить.

- Скажите, Высокочтимая Герцогиня. Допустим, представ перед королем, я предлагаю свою программу развития Франции, отличную от той, которую предлагает мать Короля. Но в чем будет состоять эта программа? План королевы Марии ясен и впечатляющ: восстановить единую империю Рима в Европе под предводительством Папы. Что можно этой превосходной идее противопоставить так, чтобы это выглядело реалистично и впечатлило бы Повелителя?

- Начнем с того, что программа королевы Марии довольно таки жутковата. Если на всю Европу распространить систему, существующую в Испании с независимой от Италии инквизицией, имеющей право на пытки и присуждение еретиков к смерти на жутком костре, из Ренессанса вернемся в средневековье. Франция должна быть лидером в абсолютно другом. В том, чему положил начало Генрих Четвертый: веротерпимости. И даже больше, чем всего навсего терпимость к людям, которые верят в бога иначе: в верховенстве закона, с главной целью Монарха - максимизация счастья подданных. Мне кажется, не менее впечатляюще, и даже намного более притягательно, чем путь, по которому французов погнали, как пастух стадо коров.

- Запомню и соглашусь со всем, Вами сказанным, за исключением сравненья со стадом. Но кто наши союзники? Сейчас Карл и Бекингем в Мадриде ведут дело к женитьбе принца Уэльского на  инфанте Марии-Анне. Как только Карл станет королем с ярой католичкой женой, Англия и Шотландия, в которых католиков почти половина, перейдут в католичество. В этом наверняка будет условие французского короля на брак протестанта и католички. 

- Переговоры неизбежно окончатся скандалом и неудачей, так как именно в том, что Вы описали, цель Филиппа Четвертого, самого нетерпимого к любой вере кроме как католической Государя в целой Европе. Но это химера. Брака не будет. А после того, как женитьба провалится, выждав разумное время Людовику следует предложить выдать за дофина Карла свою младшую сестру Генриетту Марию на самых веротерпимых началах. Переговоры о браке, возможность которых нащупывал Бекингем когда гостил у меня, пройдут быстро и без задоринки. Англия ведь очень похожа на Францию: там правят протестанты, терпимые к католикам, здесь католики, терпимые к протестантам. А это прекрасная основа сначала для объединения сил, а затем для доминирования в Европе.

- Не думал, что Вы, герцогиня, не только очень красивая женщина, но также феноменальный политик. Ну а теперь давайте перейдем к делу, ради которого я, собственно и посетил Ваш дворец.

- К визиту принца уэльского Карла и Герцога Бекингема в Париж, полагаю?

- Вы необыкновенно проницательны, сударыня.

- И что же Вас, мой дорогой кардинал, позабавило в этом скоротечном визите?

- Не позабавило, а озаботило. Во время неожиданного пребывания пытавшейся сохранять инкогнито двоицы она дважды заночевала в Вашем дворце. Две ночи из двух возможных – под Вашим кровом.

- А разве это преступление, гостеприимно принять прибывших в Париж глав не очень враждебного государства?

- Разумеется ваше поведение было неотразимо и мило. Однако одновременно с Герцогом из Лувра в первый и второй вечер их пребывания в Париже, на несколько часов куда-то исчезала и королева Анна. Нет ли у Вас каких либо сведений, что происходило между нею и Бекингемом в эти часы?

- Разумеется есть. В первый вечер я помогла Анне и Бекингему остаться наедине в Лувре. А во второй, после бала с балетом опять же в Лувре, на котором присутствовали и Людовик, и королева Мать (несомненно приславшая Вас сюда), они оказались в моем дворце. В том самом зале, в котором мы с Вами в настоящий момент находимся.

- И что же при этом происходило?

- Выпивка, танцы и музыка.

- С раздетыми танцорами и танцовщицами?

- С почти раздетыми дамами и кавалерами, монсиньор. Нагота скучна уже тем, что после того, как с человека – будь он мужчина или же женщина - всё снято, больше с него и с неё уже снимать нечего.

- Понимаю. Но оставили ли Вы королеву и Бекингема наедине?

- Дорогой Кардинал, я столько в тот вечер всего выпила, что просто не помню.

- А если подумать?

- Не помню. Сплошной туман в голове. Спросите у королевы Анны.

- Спросить у Анны Австрийской не совершила ли она адюльтера? Неплохая идея. Которой я, если у её Величества возражений не будет, непременно воспользуюсь.

- Ну вот и славненько. Если вопросов и дел ко мне больше нет, и исповедовать меня ещё в чем либо у Вас не существует необходимости, позвольте вручить Вам приглашение на пятерых человек на Бал Артемиды-Охотницы.  Который состоится в загородном дворце моего мужа в указанный день. На который кардинал, конечно, не может прийти в своем облачении. Но под маской какого-нибудь сатира, под которой узнать его невозможно – совершенно свободно. В свите, например, Пана с козлиной бородкой. Или Диониса. 

- На карнавале-мистерии Артемидой, без сомнения, будете Вы?

- Вы необыкновенно догадливы, Ваше Высокопреосвещенство! Артемидой она же Диана, я буду по образу и подобию портрета, который над Вами повешен.

Кстати давно - уже наверное с полчаса - собиралась сказать Вам, милый Жан-Арман-Кардинал, что у вас не только гипнотический взгляд, но и гипнотический нос. Который не может не возбуждать женщин. Для которых вернейшая примета длины главного органа в теле мужчины – длина его носа. Как мне говорили годящиеся мне в мамы красотки Вашего возраста, в юности по части любви Вы были чудесны и превосходны. Да и сегодня по слухам...

- На этом аудиенция окончена – прервал разговорившуюся герцогиню её собеседник. - Вы рассказали мне мысли государственной значимости. Открою Вам по секрету: мне предстоит создавать разветвленную агентуру во имя того, чтобы король Людовик XIII не был убит, подобно его отцу Генриху. Которая за прошедшие с момента его убийства тринадцать лет собрать заново будет не так то просто. Был бы несказанно рад, если бы – в Интересах Франции – Вы стали бы одним из моих информаторов.

- Герцогиня информатор Святой Церкви? Полноте! У Вас ведь, мое дражайшее высокопреосвещенство, под рукой целое сословие шпионов. Которые в том случае, если сообщенное исповедующимся опасно для государства, тотчас поставят интересы Франции выше, чем тайна Исповеди. Поэтому я не уверена, что моя любовная сеть Вам будет полезна.

- А я напротив, в этом абсолютно уверен.  К тому же это будет дополнительной гарантией – кроме моего слова – того, что, какое бы антифранцузское дело вы ни затеяли, Вас не отправят в Бастилию, а также не обезглавят. Церковь своих агентов не предает.

- В таком случае считайте, что пожизненное соглашение между нами заключено. И скреплено больше чем печатью Его Величества – Моим Поцелуем. Эй, слуги: c почетом, танцем и музыкой проводить его высокопреосвещенство до его экипажа.

Спустя мгновение в залу впорхнули почти обнаженные (в прозрачных, поднимающихся при быстрых движениях пеньюарах) красавицы. А с ними и совсем обнаженные ниже пояса, одетые только в латы от макушки до талии но не ниже чем талия, столь же великолепно сложенные удальцы. Раздались звуки флейт, гитар, скрипок, горнов, труб и рогов, под аккомпанемент звуков которых и прикосновений обнаженных красавиц Кардинал Его Величества Франции был сопровожден до кареты.