Три мушкетера и д’Артаньян наводят порядок в мастерской Рубенса

На следующий день после открытия галереи Медичи, на котором произошел скандал с ведомой Гизами Католической Лигой, четыре приятеля: Атос, Портос, Арамис и сами понимаете д’Артаньян, которым картины голых богинь, изображенных рядом с королевской четой и их не менее августейшими деточками, раздухарили (как определили бы охватившее четверку чувство, потомки) фантазию, решили, что было бы правильно, если б их изувековечили также. Идею, пришедшую (сообщаем для историков, драматургов и сценаристов) Портосу в его колоссальных размеров, соразмерном пропорциям громадного тела, мозге, и поддержанную товарищами по оружию, пойти к Рубенсу и потребовать, чтобы богомаз-бумагомарака увековечил их четверых, красивых и колоритных, поместив в достойную их удали раму, красавцы начали воплощать в жизнь немедленно. Направившись, спешась и развлекаясь, в уже знакомую нам мастерскую Рубенса в Королевском Дворце.

Придя в которую мушкетеры увидели пять громадных холстов. На которых части каждой картины были покрыты – о ужас, достойный ада! - лицами без тел и голов. К которым по указаниям прогуливавшегося между холстами Мастера, успевавшего в моменты созерцания сделанного диктовать письма,  ученики добавляли к физиономиям такие части человеческих тел, которые главными для восприятия с точки зрения ставившего под картинами подпись Величайшего Гения Этого Поколения не являлись.

- Привет художник – громогласно воскликнул Портос, улыбаясь во все лицо так широко, что шире не могли бы раскрыться даже ворота в Тауэр – Вчера мы были на открытии твоей экспозиции. На котором рядом с августейшей четой, а также над ней и под нею, голые сиськи – а на некоторых кое-что и похлеще чем даже женская грудь. Нам все это пришлось по дворянскому вкусу. И вот что подумали. Почему бы тебе не увековечить и нас? Ты погляди, какие мы колоритные! Пусть видят потомки нас четверых в одеянии мушкетеров, на полотне, на котором ты нарисуешь трех мушкетеров и д'Араньяна собственнокистьно. Позировать согласны бесплатно – при условии, что результатом увековеченного будет его подарение Королеве и Королю.  

- Идея пожалуй что неплохая – тихохонько проговорил Питер-Пауль, разглядывая ворвавшихся в священнодействие творчества бунтарей. Что казалось столь же нелепым, как если бы изображенные на иконе Святые сошли в мир пока что живых, чтобы принять участие в выпивке, которой забавлялась паства далекого будущего.  – Вы в самом деле колоритные люди. Вот только у меня правило изображать либо священную мифологию, либо мифы, либо королевствующих особ. В соответствии с этим я, возможно и мог бы изобразить Вас с краю какой-то картины. Сделав предварительные зарисовки, если позволите.

- То есть как? Нас с краю картины, на которой главным будет изображен другая или другой? Да понимаете ли Вы, на что покусились?

- Не смейте подобным тоном разговаривать с мастером – раздался писклявый голос. Услышав который, Портос не поверил своим сначала ушам, а потом и глазам. Потому что эту нахальную фразу сказал какой-то одетый в простонародное рубище хилячок, который против него не выстоял бы и четыре секунды. А может быть и одну.

- Да как ты, отродье простонародья, смеешь встревать, когда между собой разговаривают дворяне? – от удивления широко раскрыв руки воскликнул самый громадный из мушкетеров. У которого помимо самой тяжелой шпаги был самый тяжелый кулак.

- Я повторяю и говорю: не смейте подобным тоном разговаривать с мастером. Который, в отличие от нас с Вами, гений.

- Вместо ответа Портос, оглядевшись, надел простонародному наглецу на голову ведерко, в котором плескались краски. И разгоготался так громогласно, что раскаты этого смеха слышатся до сих пор.

- Вы королевские мушкетеры или бандиты? Да как Вы смеете бесчинствовать у меня в мастерской? – произнес Рубенс, в голосе которого впервые послышались нотки негодования.

- Смеем, смели и будем сметь – поддержал д’Артаньян друга. Нас четверо против семнадцати. Не будем марать об них наши шпаги. Побьем и так. ОДИН ЗА ВСЕХ ВСЕ ЗА ОДНОГО!

- ОДИН ЗА ВСЕХ ВСЕ ЗА ОДНОГО – как эхо, поддержали товарищи. После чего началась потеха, не уступавшая той, которая описана у Дюма как произошедшая по дороге в Лондон в корчме. Скамьи проламывали головы, кулаки отправляли в нокаут, в окна и через стол, незаконченные картины надевались на головы двух и троих художничков одновременно. Веселье, одним словом. Которое после того, как король в следующем 1626 году подписал эдикт, запрещающий во-первых дуэли, а во-вторых бесчинства дворян, учиняемых над простолюдинами без суда а по дворянскому пониманию ("не по закону а по понятию" в переводе на язык Будущего), стало Историей. Которая вызывает зависть потомков, но повториться не может.