БЫЛОЕ ФИЗФАКА И ДУМЫ О НЕМ

 

Моя РОДИНА – Белые Ночи.

Со стены вид на воды и город.

В облака устремленные рельсы

До утра разведенного моста.

 

Столп из мрамора. Площадь на сфере.

Исполин на коне. Конь на глыбе.

Иглы шпилей и купол златые.

Небеса, что светлее, чем звезды.

 

В никуда не ведущие арки.

Колоннады руин сверхдержавных.

Моя Родина – белые ночи.

Петербургское небо.                                                                                           И камни.

 

***

Часть первая. КАМЕРТОНЫ.

Камертон первый: ЕСЛИ Б ПОМЕНЬШЕ ГРАМОТНЫЕ БЫЛИ, ТО БЫЛО БЫ ЛУЧШЕ

Быль-Былинушка

Откуда то из глубин – можно сказать даже бездн и недр – памяти – всплывает картина.
Казарма. В которой физики-теоретики на воинских сборах перед окончанием Университета выравнивают кровати, табуреты, сапоги – кажется перед отбоем. Другие пришивают, если не ошибаюсь, воротнички. Третьи углубились в очко – в смысле не играют в очко как подумали некоторые, а пребывают в сортире и в очереди перед сортиром. А также и в умывальнике-умывальне. Внезапно появляется полковник по прозвищу пылесос. Сержант и те, кто оказался перед кроватями, вытягиваемся по стойке смирно, кто где стоял и в чем был. Сообразив что стою в одних трусах (черных, солдатских, которые в народе называли семейными), стремительно надеваю пилотку и отдаю честь (предваряя известную сцену романа уловка 22, о которой до того и не слыхивал да и не уверен, что оный уже был в 66 году написан и издан).
     Пылесос крякает одобрительно. Обходит вокруг меня, словно я Афродита Милосская. И не обнаружив к чему бы придраться (а в самом деле придраться не к чему: кроме трусов и пилотки на мне ничего нет, и то и другое надето безукоризненно, по уставу, равно как и рука с сомкнутыми пятью пальцами, приложенная к виску) направляется к койкам. Придирчиво осматривает каждую. Потом стирает пальцем со стены и тумбочки пыль. И произносит презрительно, сквозь зубы, великую, можно сказать бессмертную - а скорее всего заранее заготовленную, а быть может даже произнесенную не одну сотню раз - фразу:

- Кабы поменьше грамотные были бы, лучше было бы.

Спросить не спросить? – молнией мелькнуло у меня в голове. Не по уставу ведь спрашивать старших по званию без разрешения. Но ведь иначе так никогда и не узнаю – почему, если б студенты университета были поменее грамотные, то было бы лучше.
- Товарищ полковник, Разрешите задать вопрос – спрашиваю задорно.
- Разрешию задать вопрос, товарищ курсант – позволяет открыть рот Пылесос-полковник благодушно-великодушно.
- А почему если бы мы были поменьше грамотные было бы лучше? Чем было бы лучше? И для кого лучше?
- Для кого лучше? – повторил пылесос-полковник, как эхо – Для страны лучше. Если б поменьше грамотные были бы, Родине было бы лучше.
- Так точно, товарищ полковник. Но почему Родине было бы лучше, если бы студенты Ленинградского Университета были “поменее грамотные”?
- Почему? Потому что табуретки криво ставите, вот почему.

Такая вот платоновский диалог на все времена.
И даже того более: коан. Советский коан.

 

Камертон два. БЕСКОНЕЧНОСТЬ ЭТО КОНЕЧНОСТЬ.

Семинар по марксистско-ленинской философии в теоргруппе.  Тема: марксистко-ленинское определение бесконечности. Доцент что-то квази-идейное мямлил на протяжении получаса. Ну а мы, вполне половозрелые юноши, обязаны были не только внимать чуши, но также и конспектировать оную. Тогда как на самом деле, конечно, мыслями улетали кто куда мог. Не подавая по возможности вида. Что удавалось не всегда и не всем.

Марксистко-философский доцент незаметно, на цыпочках подкрался к о чем то задумавшемся Лене Гомельскому (которого он запомнил, потому что ловил на преферансной игре во время своих марксистко-ленинских поучений, предмета в университете главнейшего, не раз и не два) и внезапно спросил. Так резко, что Ленька, обычно спокойный, как вода в озере, вздрогнул.

- Студент Гомельский, скажите, каково определение бесконеееечности? Выучили ли вы это?

Ленька встал. Огляделся. И глядя в глаза преподавателю коммунистической истины чистым взором невинного отрока произнес:

БЕСКОНЕЧНОСТЬ – ЭТО КОНЕЧНОСТЬ. НО С ОООЧЕНЬ БОЛЬШИМИ РАЗМЕРАМИ!

Все грохнули. Кроме марксистко-ленинского философа. Который воспринял этот ответ идейно. И что то большевистки-бессмысленное еще минут десять продолжал говорить. С точки зрения философии победившего пролетариата чего-то там обсуждая.

 

Камертон третий:    СВОБОДА ПО-ЛЕНИНСКИ.

Экзамен по марксиско-ленинской философии. Тащу билет. Читаю первый вопрос: ленинское определение свободы. Господи Боже ж ты мой, да есть ли такая? Читаю второй вопрос. Вроде знаю. Отбарабаню какую-нибудь ахинею и не пропаду. Главное в этом предмете – болтать с идейными интонациями в голосе и столь же идейным выражением рожи. Придаю лицу патриотическое выражение. И выхожу к экзаменатору, как это делал обычно: первым. Чуточку по военному. Намекая на армейскую выправку и не более. Не превращая восемь шагов к столику экзаменатора в фарс.

- Студент Магаршак, что там у вас в билете? Ленинское определение свободы? – спрашивает профессор марксистско-ленинской мысли.

-  Так точно! – отвечаю задорно.

- Я вас слушаю. Начинайте.

- Свобода по-ленински – это свобода, определение которой дал Владимир Ильич Ленин.

- Верно. А какое именно определение свободы дал Владимир Ильич Ленин?

- Единственно правильное. Марксистское определение свободы. Свободы, которую дал освобожденным от капитализма народам Вождь Мирового Пролетариата Ленин Владимир Ильич!

- Правильно говорите. Но где же определение? Как именно определил свободу Владимир Ильич Ленин?

- Прогрессивно. Чтобы с так называемой пресловутой буржуазной свободой спутать никто не мог.

- Определение! Я жду от Вас Ленинского определения!!

- Вот оно. Ленинское определение свободы. Как определил самую свободную в мире свободу вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ульянов-Ленин. Свобода это…

- Правильно начали. Свобода это… Это… Что именно “это”?

- Свобода это осознанная… осознанная…

- Правильно Магаршак. Свобода это осознанная … Глубоко и патриотично осознанная. Но что осознанная? Кем осознанная? И как осознанная?

-  Свобода – это осознанная необходимость думать что говоришь! – выпаливаю одним залпом. И замолкаю.

Профессор марксистско-ленинской истины ошарашено чешет в затылке. Очевидно ему, за многие годы преподавания идеологической дисциплины слыхавшему всякое, подобного похожего на Ленинское но не ленинское определения свободы досель слышать не приходилось.

- Свобода это осознанная необходимость думать что говоришь – повторил профессор марксизма-ленинизма задумчиво - А вы думаете, что говорите, студент Магаршак?

- Обязательно думаю. После того, как что-то сказал. Как и учил великий Ленин. Родная Коммунистическая Партия, И Ленинское Политбюро.

Профессор  идеологического воспитания уставился на меня партийно-подозрительным взором, пронзая насквозь, как рентгеновский луч. Я твердо выдержал взгляд, не меняя идейного выражения. Ни один мускул не дрогнул.

- Диалектически мыслите, Магаршак. Переходите к второму вопросу. – на одной ноте, как патефон, на котором заела игла, сказал профессор, не обнаружив каких либо чувств. Так я до сих пор и не понял: почувствовал он, что я издеваюсь над самым святым, что только в Советском Союзе было, или, не имея возможности расхохотаться и критиковать то, чему учит, получал удовольствие от издевательства над преподаваемым им предметом вместе с экзаменуемым.

 

Часть вторая. Думы о факультете.

.

Размышление первое.

 

Я учился в Санкт Петербургском (в то время Ленинградском) университете в 60ые, а закончил аспирантуру в начале 70ых годов двадцатого века. И мы даже не представляли себе, до какой степени нам повезло! Потому что если бы мы родились одним-двумя поколениями, и даже всего лишь на десять лет раньше или позднее, мы не смогли бы получить того замечательного образования, которое получили. Мы оказались в окне пространства-времени знаний, открытом на очень короткий срок, а в остальное время: и раньше, и после вплоть до настоящего времени – закрытом. А временами даже (и я бы даже сказал почти что все время с основания Петербурга, и даже с создания Российского Государства Иваном Третьим), говоря образно, заколоченном досками.

 

Петербург последней трети двадцатого века и первых деятилетий 21ого века – город в котором нет университета. То есть вообще ни одного нет!

 

Вы удивитесь и запротестуете: да как же в Санкт Петербурге нет университета, если учебных заведений, в названии которых есть слово университет, в Городе Трех Революций и одного Петра Первого больше, чем вытрезвителей (это не шутка, я посчитал). Как можно говорить, что в Санкт Петербурге нет университета, если в Культурной Столице Российского Государства есть “Санкт-Петербургский Государственный Университет Низкотемпературных и Пищевых Технологий” (в прошлом институт холодильной промышленности), “Санкт-Петербургский Государственный Лесотехнический Университет” (в бытность СовДепии Лесотехническая Академия) “Санкт-Петербургский Государственный Университет Технологии и Дизайна” (в Ленинграде называвшийся текстильным институтом), и даже  “Санкт-Петербургский университет Государственной противопожарной службы”?!

 

Можно и нужно, дамы и господа. Потому что смысл слова университет в Российской Федерации после распада Союза оказался искаженным до такой степени, что люди и вовсе забыли, что такое университет в обычном понимании этого термина. С самого возникновения университетов Европы в одиннадцатом веке (первым из которых был университет в Болонье: именно тогда, девятьсот лет назад, начался болонский процесс, положивший начало Новому Времени, стержнем которого были университеты, а не тот болонский процесс, к которому Россия примкнула лет десять назад, главным результатом которого явилось введенье единого госэкзамена), и уж точно с века тринадцатого (когда в Парижском Университете было больше студентов, чем при Советской власти в Московском и Ленинградском университетах вместе)  университетом называли учебное заведение, в котором молодежь обучали совокупности знаний, являющихся определяющими для эпохи. При всем уважении к текстилю и к лесу, а также к тушению пожаров и предотвращению их, утверждать, что те, кто получил знания в этих областях человеческой деятельности являются всесторонне образованными людьми вряд ли рискнет даже ректор соответствующего вуза. Электротехнический Университет и Морской Технический Университет – при всем колоссальном уважении к такелажу и закону Ампера – являются университетами в обычном смысле этого слова не более, чем божий одуванчик растением, подув на которое, опыляешь окрестности, а старая перечница перечницей, потрясся коею над тарелкой можно изменить вкус борща.

 

- Пожалуй что так – согласится Санкт Питерец. – Но все таки один университет в Санкт Петербурге всё таки есть. Великий Санкт Петербургский Университет, среди выпускников которого – цвет не только российской, но также и мировой науки, Одни из двух главных университетов страны – Санкт Петербургский Государственный Университет без добавок, лишающих слово университет его смысла. Который, чтобы отличать от множества прочих университетов, в просторечии в Петербурге называют “тем самым”. Потому что лингвистически отличить Университет, отметивший своеd 250-летие, от множества подделок университетского бренда (каким его понимают во всем мире) в Санкт Петербурге начала третьего тысячелетия иначе как словами “тот самый” действительно невозможно.

 

Так да не так. Скажите, дамы и господа, можно ли по Вашему мнению назвать персональным компьютером устройство, клавиатура которого находится в Хабаровске а дисплей в Вологде? Можно ли назвать Университетом учебное заведение, в котором, чтобы добраться от физического, математического и химического факультетов до исторического, биолого-почвенного и филологического, требуется примерно два с половиной часа? Время, за которое можно доехать от Лондона до Парижа! Ну а если расстояние измерять не минутами а километрами – 40-50 километров расстояние между университетскими городами Германии, Англии, Японии, США... Можно ли в таком заведении (сказав “заведение” я никого не желаю обидеть: Высшее Учебное Заведение – троесловие, в котором слово заведение доминирует: господи, что за кондовый язык, которым большевики заразили Россию и от которого Держава не вылечилась и по сей день) создать конкурентоспособную биохимию и математическую лингвистику, находиться на передовом крае множества перекрестков наук, которые в цивилизации 21ого века являются определяющими? Разумеется нет. Уже одно это – не говоря о множестве других факторов – вычеркивает Санкт Петербургский Университет в том виде, в каком он существует в первые десятилетия 21ого века, из списка ведущих университетов мира. А по самому смыслу университетского образования и из университетов вообще.

 

Однако отрыв точных факультетов от гуманитарных лишает университет возможности нормального функционирования (как устройство, контейнер которого находится в Новгороде, а носик в Кремле, функционировать, как чайник, не может), не только в концептуальном, но и в повседневном смысле. Потому что каждодневное общение студентов и профессоров РАЗНЫХ специальностей является неотъемлемой частью университетского образования.

 

 

Камертончик. В СССР ДУРАК ПОНЯТИЕ ОТНОСИТЕЛЬНОЕ.

 

Преподаватели мертвечины – как мы в узком кругу называли историю КПСС, марксистко-ленинскую философию и подобные им ахинеи – старались оживлять лекции как могли. Всё таки университет а не какое нибудь фабрично заводское училище… Вспоминаю обсуждение темы: отличие капитализма, реакционного строя, при котором всё продается и покупается, от развитого социализма. Когда ахинея зашкалила и слушать стало невмоготу, я поднял руку. Встал. И спросил.

 

  - Простите за дурацкий вопрос. Если при капитализме всё продается и покупается, а при социализме в магазинах не продается и не покупается ничего, а если чего-то выбрасывают, то выстраивается очередь в километр длиной, то в чем в таком случае преимущество социализма перед капитализмом?

 

Доцент задумался. И в полном соответствии с марксистко-ленинской практикой, согласно которой вопросы должны подбираться к ответам, которые известны заранее, а не диаметрально наоборот (как в странах, где властвует капитал) ответил заранее заготовленной репликой.

 

- Дурак понятие относительное. В середине пятидесятых, когда студентом был я, мы, комсомольцы философского факультета, ходили по Невскому, на танцплощадки, в кафе – всюду, где собирается молодежь. А, когда находили стилягу в штанах-дудочках, резали ножницами. Прямо на человеке. Считая стиляг, носивших брюки неодобренной партией ширины, антисоветчиками и дураками. Так же поступали и с женскими волосами, уложенными в прически, которые идеологически не одобрены. Теперь же, по прошествии десяти лет, должен признать, что дураками были мы. Не стиляги, а мы. Тем более что на мне, так же, как и на вас, сегодня надеты не брюки-клеш, при Сталине считавшиеся советской одеждой, а штаны, которые не шире, чем штанины на молодежи, которые я вот этими моими руками резал собственноручно. Вот и выходит, что стиляги были не дураками, а авангардом! Такова теория относительности глупости в нашей стране. И следующая из нее практика. Практика относительности дураков. Которые по прошествии времени с умными местами меняются. Почти неизбежно.

 

- Ну а в эту минуту, на вашей дурацкой лекции, кто дурак: Вы или я? – хотел спросить я. Но всё-таки не решился. А сел. Потому что вовремя вспомнил, что либерализму драконов существует предел. Доцент же, мужчина, надо отдать ему должное, симпатичный и, как только заканчивалось обучение бреду, становился похожим на человека,  после кратковременного оживления в аудитории вновь перешел к насажденью в цвет нации, Студентов Ленинградского Университета, одного из лучших в Европе и Мире, мертвечины. Которую время от времени оживлял репликами типа приведенной выше цитаты. От чего, впрочем, мертвые дисциплины, более мертвые, чем мертвые языки, не оживали, как Лазарь, оживленный из мертвых, как известно, Иисусом Христом. А вскоре – лет приблизительно через тридцать - и совсем умерли. 

 

 

 

 

 

Размышление номер два. ЧЕТЫРЕ СПОСОБА ПОЛУЧЕНИЯ ЗНАНИЙ

 

Когда мы учились в Ленинградском Университете, который в Европейских рейтингах “ниже” шестого места не опускался никогда (сравните с современными рейтингами, где он находится в вузах мира не выше чем во второй сотне), мы получали знания четырьмя путями:

1)      На лекциях и семинарах

2)      Учил Великий Город, его стены, история – зданий, в которых учились, и архитектуры, которая их окружала со всех сторон,

3)      Жизнь города Ленинграда

4)      Студенты в разговорах, которые постоянно происходили от кафетериев и столовой-восьмерки до коридоров и набережных) учили друг друга. И что это было за великолепное обучение! 

 

Причем из этих четырех краеугольных фундаментов нашего обучения лекции были важным, но отнюдь не определяющим компонентом. Профессора были хорошими, некоторые замечательными, но все же уровень профессорско-преподавательского состава в целом (будем объективны – при всей бесконечной любви к Альма Матер), к Кембриджу, Гарварду, Принстону, Стенфорду не приближался. Требования к студентам в большинстве дисциплин были довольно умеренные; ничего похожего на ежедневный интеллектуальный вызов на пределе возможностей, к которым приучают студентов точных специальностей в Принстоне или Стенфорде с первых дней обучения, не происходило, обстановка была скорее расслабленная чем состязательная. Кроме того, вынужденно преподавалось большое число предметов, которые Иосиф Бродский в книге Меньше Единицы справедливо в совокупности назвал ахинеей: история КПСС, марксистско-ленинская философия, политэкономия социализма… Лекции на физфаке – как и на других факультетах – давали студентам достойный профессиональный базис. И не более этого. Вклад Великого Города, города как такового, в обучение студентов университета, располагавшегося на стрелке Васильевского Острова и Университетской Набережной, с которой открывается одна из прекраснейших перпшектив на Сенатскую площадь, Адмиралтейство и Эрмитаж, , была, как минимум, не меньше, чем лекции. Когда Агриппину Ваганову спросили, почему девочки, окончившие Вагановское Училище танцуют лучше, чем такие же девочки, оканчивающие Московскую государственную академию хореографии – из поколение в поколение несмотря ни на какие усилия, и вопреки тому даже, что в москву из Санкт Петербурга в Советское время переезжали лучшие педагоги и танцовщицы – великая балерина и педагог ответила: потому что в Москве на занятия они идут по Комсомольскому Проспекту и Фрунзенской Улице, а в Ленинграде – по Невскому и Улице Зодчего Росси. То же можно сказать и о Ленинградском Университете – до тех пор, пока он целиком находился в центре Санкт Петербурга.

 

Как ели и сосны росли у порога,

Росли у порога Растрелли и Росси.

И мы отличаем ампир от барокко

Как вы отличаете ели от сосен

 

Написал поэт Борис Слуцкий, образно объясняя одно из главных отличий между двумя столичными российскими городами. Не затрагивая старого (и по моему глупого) спора какой город: Москва или Санкт Петербург лучше, а просто констатируя одну из главных причин различия духа двух Русских Столиц. До какой же степени недалеким надо было быть (или сознательным врагом интеллектуального развития молодежи, каким открыто являлся Ленинградский Обком) чтобы вынести университет за черту города. Весь, целиком – как изначально планировалось. И даже частями – не знаешь что хуже (см. аналогию с чайником). Чтобы (как замечательно сформулировал один из обкомовских секретарей в назидании молодым ученым, среди которых был я,  “Мы уничтожим рассадник антисоветчины в центре города трех революций”. И уничтожили: университета в традиционном смысле этого слова, в Санкт Петербурге не стало. И университет этот в своей целостности (без которой университет не более университет, чем автомобиль, мотор которого находится в Астрахани, а колеса и кузов в Мурманске, является автомобилем) отсутствует в городе, из которого слово интеллигенция пришло в мир и вошло в словари всех европейских стран. Такой вот абсурд. Который, если рассказать кому-то, что такое возможно – не поверят. Решат, что выдумка. Кафка какая-то.

 

Жизнь города – великий учитель. Ленинград при большевиках являл собой всей России и миру образец контролируемой Партией жизни. Торжество идеологии, проникшей в каждую щель громадной страны, в каждую ее точку, в которой находилось более одного человека, замечательно сформулированное в одной из речей ГенСеком КПСС Леонидом Ильичом Б. . Цитирую: “В Советском союзе нет ни одного начинания, которое не исходило бы от Центрального Комитета Партии Коммунистов и ее Ленинского Политбюро” – конец цитаты. И это тотальное идеологическое торжество правило с особой неукоснительностью в Ленинграде, городе настолько противном догмату, что большевики смогли выдержать в нем всего три месяца после чего сбежали в Москву. К чему бы ни прикасалась власть, превращалось в имитацию жизни, в просторечии мертвечину. Сопротивление которой однако, в сочетаньи с волшебным городом, иногда создавало образцы поразительной прелести. Омертвелость в сочетаньи с тотальным контролем всесильных большевиков временами рождали эстетику неожиданной красоты. Так красоту зимы, снега, многообразию форм льдин никогда не потять людям из стран, в которых вода замерзает лишь в холодильнике. Борьба жизни и смерти – в которой смерть (зима) постепенно и временно побеждает – причина многообразия красок осени – и Ленинграда в Советском Союзе. Акмеисты – Ахматова, Мандельштам – очень быстро заметили, что, с исчезновением после Октябрьского переворота рекламы и пестрых вывесок, улицы и здания города обрели величавость, в которой были изначально замышлены.

 

Для того, чтобы студенту, например, физического факультета послушать лекцию, скажем, по эстетике возрождения или истории средних веков достаточно было перейти улицу. А чтобы дойти до филологического факультета быстрым шагом (проверено) требовалось не больше чем десять минут – в перерыве между лекциями это можно было запросто сделать. Что мы и делали. Кто был тот Великий, кто придумал, что тем, кто сдает сессию на отлично, можно предоставлять свободное расписание? Которое давало возможность слушать любые лекции, не неся наказания за прогул, тем самым предоставив студентам СВОБОДУ? Боюсь что имени этого замечательного человека мы никогда не узнаем. В любом случае низкий Ему поклон. Ибо он дал возможность целому поколению ленинградцев получить воистину университетское образование. Поскольку посещение всех лекций в университете было свободным (пришел и слушай себе, никто не проверял посещаемости а для прохода на любой факультет достаточно было общеуниверситетского пропуска, который охрана также спрашивала далеко не всегда) – а обучение совершенно бесплатным – свободное расписание позволяло целому поколению студентов Университета получить истинно университетское образование. И. как мы понимаем, оглядываясь во времени из (страшно сказать) сорокалетнего удаления совершенно блестящее!

 

 

Камертон: ПРОТОПЛАЗМА И ВАКУОЛИЯ

Само собой разумеется, университета времен Сталина я не застал. Однако то, что происходило на биолого-почвенном факультете его, родимого, об обстановке которого мне столь живописно рассказывали те, кто был на десять-двадцать лет старше (доценты, профессора), почувствовал в первом же классе школы. В котором учился при еще не похороненном в Мавзолее Вожде Народов.

На самом первом уроке, на котором рассказывали о том, что такое естествознание, на стенку Евгения Васильевна (первая учительница в моей жизни) повесила учебный плакат с нарисованной на нем в разрезе фасолью. И сообщила:

- Это, дети, фасоль в разрезе. Она состоит и двух половин. Как все бобовые. Вот так и живые клетки. Состоящие из протоплазмы и вакуоли. Клетки делятся. Потом снова делятся. И снова. И снова. В этом и состоит жизнь.

Я смотрел на плакат во все глаза. Как завороженный смотрел на фасоль в разрезе. На боб. И меня охватил ужас.

- Евгения Васильевна, неужели все живое состоит только из протоплазмы и вакуоли?  

- Именно так. Из протоплазмы и вакуоли.

- Все-все? Мозг? Руки? Глаза?

- Жизнь состоит из протоплазмы и вакуоли. Пшеница состоит из протоплазмы и вакуоли. Люди состоят из протоплазмы и вакуоли. Так учит академик Лысенко, верный ученик Иосифа Виссарионовича Сталина. Ты с чем-нибудь не согласен, Юра? Или чего-то не понял? – спросила добрая и искренняя Первая Учительница в моей жизни, согласно общепринятому пониманию -  и даже песне – почти святыня.

- Я все не понял, Евгения Васильевна. – Все все не понял. Совсем всё – хотел закричать я. Но промолчал. В первый раз в жизни промолчал на уроке, когда был не согласен а надо было что-то сказать. И это не был урок, на котором рассказывали историю или что-нибудь про самую свободную в мире страну. Это была биология.  Не помню, что говорила Евгения Васильевна далее. Помню только ощущение охватившего меня ужаса. Перед агрессивным абсурдом, с которым в мире, в котором живу – как я ощутил всем своим маленьким организмом – нельзя и даже еще того хуже: очень опасно спорить.

 

Дума под номером три: УНИВЕРСИТЕТ ПО-СОВЕТСКИ

 

Эра большевизма возникла, как большой взрыв вселенной. В которой за мизерные доли секунды после Большого Начала возникли кварки. Затем произошло мощное расширение. После чего во время следующего фазового перехода возникли протоны и нейтроны. Через приблизительно триста тысяч лет температура понизилась настолько, что стало возможным образование атомов водорода. Затем вселенная стала прозрачной и стал, наконец, распространяться свет. Потом из изначально однородного и изотропного вещества начали образовываться галактики с звездами. Потом начали образовываться атомы тяжелых элементов, скорее всего при так называемых взрывах сверхновых. И так далее и так далее вплоть до органической жизни и нас с вами.

Вот так и коммунистический мир после Октябрьского переворота. Уже к рассвету следующего после свержения Временного правительства дня были ясны основные принципы Большевистской Вселенной. В первую же ночь были приняты Закон о Мире (“мир народам”) – который означал войну, и Закон о Земле (“землю крестьянам”) – которую крестьянам так никогда и не дали. Хотя на словах дали сразу же – но (точь-в-точь как в баснях Эзопа) урожай с как бы принадлежащей крестьянам земли принадлежал государству (продразверстка) ну а потом и вовсе отобрали в общину (колхозы), в которых сельский труженик был закрепощен жестче, чем при крепостном строе (невыполнение трудодней являлось уголовно наказуемым преступлением). “Временный запрет свободы печати” (продолжавшийся до самого падения большевизма) последовал приблизительно через месяц. Тогда же была создана Чрезвычайная Комиссия с полномочием разделения людей на врагов и своих. Причем врагов можно было расстреливать тотчас, не выходя из ЧК. Что и производилось в подвалах органов (предшественников величественной Лубянки и гранита Большого Дома) как рутинная ежедневная процедура, вроде причесывания волос. При этом в одном и том же ведомстве было объединено и выявление идеологических врагов власти,  и полиция (переименованную в милицию). Что на практике означало: человек неправильно перешедший улицу или в неположенном месте бросивший окурок, попадал в жернова организации, которая могла приговорить и к расстрелу, и к штрафу. Такое вот невиданное в истории объединение. В своей величественности и революционности сравнимая с теорией Великого Объединения Полей в физике. С той разницей, что в физике вопросов чем дальше, тем больше, а решение о передаче и полицейских, и надзорно-идеологических функций вплоть до расстрела в ведомство одного и того же Дзержинского было принято одним росчерком. И так же стремительно было воплощено в явь.

Создание Нового Человека как цель Власти Большевиков возникло довольно быстро. Так называемая “буржуазная интеллигенция” в России, прежде всего в ее цитадели Петрограде – уничтожалась самым суровым образом. Оставшиеся в живых лучшие ее представители были высланы из страны на так называемом корабле философов – и высланным по сравнению с теми, кого расстреляли в 37ом или сослали умирать в ГУЛАГе в муках и голоде, еще сказочно повезло! Однако одновременно с уничтожением интеллигенции в обычном смысле этого слова – в том самом, в каком оно из России пришло в мир и переводится на все языки – начала создаваться советская интеллигенция. Основными характеристиками которой были: (1) профессионализм в рамках своей специальности и (2) верность делу революции и “идеалам марксизма”. На практике означавшие замену гуманных ценностей и гуманитарных знаний догматами большевистской идеологии. Политика, проводившаяся исключительно жестко вплоть до падения большевизма.

В соответствии с этой доктриной в Советской России была начата величественная программа ликвидации безграмотности среди на более чем 90% неграмотного населения страны. И надо отдать большевикам должное: эта программа была ими выполнена в течение приблизительно двадцати лет. Не менее впечатляющей являлась программа развития науки. Уже в 1918 году – в разгар гражданской войны! – в Петербурге создаются физико-технический институт и оптический институт под руководством всемирно известных ученых академиков Иоффе, Рождественского и Вознесенского. И это не были провинциальные учреждения, созданные новой властью для блезира и на скорую руку: создавались институты мирового уровня. В условиях гражданской войны, голода и нищеты!! Совершенно поразительное явление (в данном случае позитивное). Которое, как ни странно, оценено недостаточно.

Что же касается университетского образования, дело обстояло диаметрально наоборот. Потому что доктрина большевиков и программа создания нового человека в корне противоречила самой идее университетского образования, предполагавшего создание гармонично образованной личности, которая имеет возможность получать те знания, которые считает нужным, В соответствии с этой доктриной так называемые технари всячески поощрялись, в то время как университетское образование, предполагавшее в качестве одной из фундаментальных частей общегуманитарное образование, было не только невозможно – преследовалось. Говоря кратко, Советская Власть всячески поддерживала технарей – но людей с широкими взглядами и гармоничным образованием преследовала как врагов строя.

О нравах, царивших в Ленинградском университете в 20ые-30ые годы не принято говорить. Воспоминаний об этом времени, не прошедших цензуры, сохранилось не так уж много. Но те что были опубликованы, заставляют одновременно рассмеяться и содрогнуться. Вот что, к примеру, пишет в своих книге дочь академика Берга, Р. Л. Берг Суховей:  “В тридцатые годы в Ленинградском университете проверка знаний осуществлялась с помощью академбоя. Группа разделяется на две подгруппы, и они ведут бой друг с другом. Представитель одной группы задает вопрос, представитель другой группы отвечает. Зачет получали все члены обеих враждовавших групп, без исключения.”

А вот другое воспоминанье из той же книги: “Гексли спросил Лысенко: Если нет генов, как объяснить расщепление (признаков)?

-Это объяснить трудно но можно – сказал Лысенко. – Нужно знать мою теорию оплодотворения. Оплодотворение – это взаимное пожирание. За поглощением идет переваривание,но оно совершается не полностью И получается отрыжка. Отрыжка – это и есть расщепление.

Теория Лысенко, согласно которой наследственность можно было менять путем воздействия на живое существо во время жизни, нравилась Сталину, без сомнения, потому что была тесно связана с программой создания Нового Человека большевиками. Приведем всего лишь одну цитату из выступлений на Сессии ВАСХНИЛ 1948 года, объявившей беспощадную войну буржуазной лженауке-генетике: “Вымя   коровы,  являясь  одной  из   важнейших   частей  ее  организма, постепенно,  под  влиянием  нашего  воздействия,  изменяется,  что,  в  свою очередь,  вызывает  во   всем   молокообразующем  аппарате   соответствующие изменения,  постепенно  изменяя  и  приспосабливая  организм  коровы  к  тем требованиям,  которые  человек  неослабно и со  все  большей  настойчивостью предъявляет  вымени  коровы. Сила  законов  упражнения, соотношения  роста и развития  и  корреляционной  зависимости  между  выменем  коровы  (процессом доения) и  всем организмом животного, пожалуй, выражена сильнее,  выпуклее и нагляднее, чем в  каких-либо  других  органах  и частях тела  животного. Эти сторону дела необходимо подчеркнуть особо еще потому,  что фактор упражнения в  области  растительных  организмов не имеет  таких  наглядных  неоспоримых примеров. “  В. А. Шаумян (директор Государственного племенного  рассадника крупного рогатого скота костромской породы), Сравним с одной из ключевых фраз катехизиса морали Советского Человека, изданной в СССР двадцатью тремя годами ранее массовым тиражом: “Половой акт советского человека с классово чуждым партнером является таким же противоестественным, как половой акт с крокодилом, с орангутангом”. То, о чем рассказывала мне внучка академика Берга о том, что происходило на занятиях в Ленинградском университете, устно, оставляет цитированные абсурды далеко позади: кафкианство с привкусом крови и незримым присутствием смерти был обыденным. Так же, как в то время когда мы учились во времена Хрущева и Брежнева на лекциях по так называемым общественно-политическим дисциплинам. Разница однако состояла в том, что при Сталине не то что ирония, а даже выражение лица при восприятии чуши и при ответах могли вызвать визит энкавэдэшников в ту же ночь. Тогда как в вегетарианское время оттепели и даже последовавших а ней “заморозков” эры застоя иронизировать над чушью и даже высмеивать оную было сравнительно безопасно. Пытки и избиения (которые при произнесении первого же воистину свободного слова начинались в следующую же ночь) сменил страх. Мера которого зависела от индивидуального человека. И, сравнительно с эрой пули в затылок объективно являвшейся либерализмом и оттепелью.

“Да разве это чушь! Я слышала такую чушь, по сравненью с которой эта прямо-таки толковый словарь” – сказала черная королева в Алисе в Зазеркалье Льюиса Кэрола,  Какая чушь более чушь: та, которой учил Лысенко и железной рукой наводил его правая рука Презент, в течение многих лет бывший деканом Биолого-Почвенного Факультета ЛГУ (который в всуе называли не иначе как биолого-беспочвенным факультетом) – или та, которую преподавали на так называемых общественно-политических дисциплинах в Хрущевскую Оттепель и Застой Брежнева? Ответ: хороши обе! Одна стоит другой. Хотя чушь, которой в университете учили во времена Сталина, бесспорно, была в миллион раз кровавее.

Из точных наук только преподавание математики проходило (хотя возможно я по незнанию идеализирую ситуацию) без вмешательства власти. О том, что таблица умножения является прогрессивной, или что производная синуса равна косинусу благодаря неустанной заботе Коммунистической Партии, речи, вроде бы, не было – большевики до такого абсурда не доходили. Однако в том, что касается физики и биологии ситуация была кардинально иной. На биологическом факультете безраздельно властвовал Презент, в концептуальных вопросах  являвшийся больше лысенковцем чем даже Лысенко. Генетики преследовались как лжеученые и враги Советского Строя самым жестоким образом – в лучшем случае вплоть до увольнения с работы, а нередко с арестом органами НКВД. Разгром, подобный сессии ВАСХНИЛ 1948 года, на которой возглавляемые Лысенко и Презентом мичуринцы разгромили генетику, на десятилетия задержав развитие отечественной биологии, ожидал также и физику. В начале 1949 года шла интенсивная подготовка “Всесоюзного совещания физиков”, на котором беспощадной идеологической критике должны были подвергнуться теория относительности Эйнштейна и квантовая механика. Что именно спасло физику от разгрома не вполне ясно. Согласно нобелевскому лауреату академику Гинзбургу, советскую физику спасли слова Курчатова сказавшего  Берии: "Вся наша работа по атомной бомбе основана на квантовой механике и теории относительности, - а она [бомба] должна была испытываться через несколько месяцев. - Если начнете ругать, закрывайте первой нашу лавочку". Берия доложил Сталину – и желание иметь бомбу перевесило.

После разоблачения культа Сталина идеологи утихомирились только на короткое время. Лысенко снова вошел в фавор. Кибернетика сразу после возникновения термина в сороковые годы была объявлена буржуазной лженаукой – и это безумие, существенно задержавшее развитие отечественной вычислительной техники, продолжалось до шестидесятых годов. Выродки побеждали ученых из поколения в поколение, и это продолжалось в СССР то в одной, то в другой области очень долго, а в гуманитарных науках вплоть до распада Союза – вот что настоящий кошмар. Однако сравнительный прогресс и относительная гуманизация строя тоже налицо были. Компартия преодолела большой террор, КГБ – в отличие от ЧК и НКВД – удерживал страну в покое не кровью а страхом, что, хотя само по себе тоже не свет в окошке, было сравнительно человечным. Большевики доказали способность реализовывать большие проекты, создав систему электрофикации, покрывавшей страну, и первыми в мире запустивш искусственный спутник. Однако отношение к гармонично развитым и независимо мыслящим людям оставалось враждебным: в ненависти к интеллигенции (не советской, а интеллигенции в обычным смысле этого слова: профессионалам с этикой и моралью), которую называли прослойкой между пролетариатом и крестьянством – совсем как кусок сосиски, зажатый сверху и снизу в сэндвиче хлебом – прогресса с 1917 и до Чернобыля не наблюдалось. Так называемые оттепели были временными послаблениями, а разносы Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко (не говоря уже о более ранней) – политикой и основой идеологии, которая не менялась.

С учетом сказанного выше становится ясно, что учась в Ленинградском Университете в 60ые-70ые годы, нам необыкновенно повезло. Мы оказались в окошке пространства-времени Советского Строя. Которое по недосмотру Партии временно приоткрылось. Формально большевики обучали студентов университета так же идеологически правильно, как в тридцатые и сороковые. На историческом факультете главной кафедрой была кафедра Истории КПСС, на философском – кафедра Марксистко Ленинской Философии, на физическом, химическом и биологическом факультетах предметы соответствующие основной специальности преподавались без идеологического давления, зато все мировоззренческие дисциплины были заменены совершенно бессмысленными: историей партии коммунистов, политэкономией социализма, марксистко-ленинской философией и им подобными ахинеями. Просмотр большевиков, однако же, оказался в том, что (1) все факультеты находились слишком близко друг к другу, (2) образование было бесплатным а посещение лекций свободным, (3) существовало свободное расписание посещение лекций и (4) один из самых прекрасных городов мира, с его зданиями и жизнью – вопреки насаждаемой мертвечине – окружали студентов со всех сторон. В результате студенты физфака могли посещать лекции по истории Древней Греции, студенты матмеха слушать лекции по античной литературе, биологии посещали лекции по эстетике эллинизма, филологи лекции по истории и теории групп, и так далее. По недосмотру Партии мы получили блестящее образование – потому что лекции не по бредовым предметам, а по таким, которые составляют основу человеческого мировоззрения, мы могли выбирать сами. Как результат: образование, которое мы получили, было таким, каким оно должны быть в свободной стране!

Свое упущение, как известно, партия Коммунистов исправила. Она уничтожила университет как единое целое, сослав точные факультеты в Петергоф (хорошо еще что не в Михайловское, как Пушкина, или вообще не в вечную мерзлоту). Уничтожив (как они говорили) “рассадник антисоветчины в центре города трех революций”. Что с точки зрения развития русской культуры совершенно убийственно, потому что с семидесятых годов культурная столица России не имеет университета. Университета не как административной единицы, а в обычном смысле этого термина.

С падения большевизма в России прошло двадцать лет. Но несмотря на это университет в центре Ленинграда (которому возвращено его исконное имя Санкт Петербург) попрежнему нет. Хотя, например, в первые годы правления Ельцина и в губернаторствование Собчака сделать это можно было одним росчерком. И это, пожалуй, еще даже страшнее, чем уничтожение университета большевиками. Ибо означает, что отсутствие в одной из культурных столиц не только России, но и всего мира, университета, является симптомом болезни. От которой Россия с падением большевизма не излечилась. 

 

Камертошка. К вопросу о том, кто правит Русской Культурой, не считая Господа Бога

2011 год. Говорю с весьма уважаемой в Петербурге и на российском телевидении дамой. Человеком гуманитарным и над землей немного приподнятым. Как, впрочем, большинство ПИиТЕРЦЕВ. Так вот: после нескольких приветственных слов, как только перешли к конкретным, красивым и гармоничным вещам, которые можно сделать в Санкт Петербурге, Санкт Пиитерка (или если хотите Санкт Петербурженка) сказала:
- О чем ты говоришь, Юра? На днях я говорила с (назвала фамилию одного из поставленных НА культуру совсем недавно начальников) о воссоздании музея Блокады в полном объеме. Потому что в 1948 году он был сокращен примерно с двух тысяч квадратных метров до шестисот. А сейчас совсем в загоне и запустении. А это плохо. Потому что память о блокаде свята для всей России. Мы предложили современный комплекс в три этажа. Посвященный памяти о Блокаде. И что ты думаешь сказало посаженное на культуру лицо? Вот что Оно сказало: А НА ЧЕМ МЫ НА ТОМ, ЧТО ВЫ ПРЕДЛАГАЕТЕ, ЗАРАБОТАЕМ? ПРИБЫЛЬ ГДЕ?
– Вы о блокаде? – не поняла я. – Прибыль с памяти о Блокаде?
– Все должно приносить прибыль - ответил поставленный на культуру человек, в Санкт Петербурге сравнительно новый, но все же – человек,поставленный на культуру. Не в каком нибудь Муходранске или деревне Нижние Грязи, а в городе, из которого слово интеллигенция пришло в мир!
Заработок на блокаде! – продолжила прекрасная петербурженка, и я даже по телефону почувствовал, как у нее раскраснелись от негодования щеки. – Это мне чем-то о заработке с концлагерей, о котором пеклись гитлеровцы, напомнило. А ты: “свободное интеллектуальное пространство”, “в Петербурге самая духовная атмосфера в мире”, “такого ни в Европе, ни в Америке нет...” Ну и у нас свободного интеллектуального пространства не будет! Ты там за Атлантическим океаном точно с луны!
Наверно я в самом деле с луны. Хотя и не полностью. Потому что тоже чего-то вспомнил. Дело было перед выборами … скажем так, чтобы понятно было не до конца – одного из предыдущих градоначальников Санкт Петербурга. Именуемых – кажется в единственном городе в мире – губернатором. Я по звонку – что говорит о демократичности власти после распада Союза, это бесспорно – был принят человеком, кабинет которого находился по левую руку от тогда еще кандидата в Губернаторы-Мэры. Первое, что бросилось в глаза – что демократический человек этот, сидевший разумеется в гражданском костюме и даже либерально снявший пиджак, почему то все время трогал правой рукой с левой стороны ремень и нечто над ним, чего там не находилось. И только позже, под впечатлением от беседы в целом, я догадался почему трогал. Ну разумеется, потому что у него там в течение многих лет висел…висела… висело… догадайтесь с четырех раз что. Ну а теперь он стало быть на гражданской службе. И трогает как бы улыбку чеширского сами понимаете кота, сиречь пустоту.
Так вот: послушав предложения о создании технологического моста Петербурга с питерцами из Силиконовой Долины, Бостона, MIT- предложение, которое я делал от “коллективного имени” ряда уважаемых в мире коллег – этот Высокопоставленный… точнее ВысокоПосаженный человек этот выслушал меня внимательно, не перебивая и не меняя выражения лица – почти англичанин. А когда я перестал говорить и дал соответствующую бумагу, на которой были зафиксированы предложения, сказал всего одну фразу:

 

 

 

 

Веско и вежливо. Проводил до дверей, как английский лорд. Но впечатление было сильное. Которое этот ВысокоПосаженный Человек произвел не на меня только, но и на тех, кто чего-то хотел в России создать. И впечатление это было не стопроцентно таким, какого можно было бы ожидать после посещенья палаты Лордов.
Ну а еще вспомнилось уж совсем далекое время. Когда каждый день по радио и телевидению говорили и пели, что ЛЕНИНГРАД – ГОРОД РАБОЧЕЙ СЛАВЫ. И вели себя соответственно с этим. Шпыняя и унижая интеллигенцию. И населяя город лимитчиками. Проблема которых – и с жильем, и с адаптацией к городу – не решена и по сей день. Как и было задумано.
***
Сегодня общепринято говорить, что Первые Секретари Ленинградского Обкома Романов и Толстиков ненавидели Петербург-Ленинград. Прошло однако же около полувека. Переменилось все. Но много ли переменилось при этом? Есть ли какой-то прогресс в отношениях между культурой и властью?
А главное: с чем связано отсутствие оного?
• С ревностью Москвы (даже на уровне подсознания), напоминающей коллективный Эдипов комплекс, следуя которому Центр раз за разом присылает в Санкт Питер людей, в городе не родившихся и не особенно проникнутых им – а точнее, антипроникнутых?
• Контрастом между европейским Санкт Петербургом, обращенным на Запад каждым фасадом, с одной стороны и жизнью по принципу гуляй изба ходи печь с другой?
• Непримиримое противоречие между строгими очертаниями улиц и зданий Санкт Петербурга с строившимися как хозяин захочет а не по канонам в Первопрестольной особняками?
• Петербургская речь и петербургские души, как бы застегнутые на все пуговицы, которые вызывают в прочей России, свободной и в разговоре, и в поведении, ощущение чего-то не полностью своего?
• Или еще с чем то? Сермяжным и суверенным. Непостижимым, как Русь!

 

Дума четвертая. ПОЧЕМУ ПЕРВЫЙ РОССИЙСКИЙ УНИВЕТИТЕТ ОТКРЫЛСЯ НА 500 ЛЕТ ПОЗДНЕЕ, ЧЕМ УНИВЕРСИТЕТЫ ЕВРОПЫ?

Отношение большевиков к гармоничному образованию граждан было отрицательным. Именно это, а вовсе не желание ректора А.Д.Александрова (как декларировалось) явилось причиной уничтожения Ленинградского Университета на Васильевском острове. Отделение факультетов естественных наук от гуманитарных столь же губительно для целостности университета, как отделение кузова автомобиля от двигателя и карбюратора. Автомобиль, руль которого народится в Красноярске, а колеса в Орле, не автомобиль. Университет, точные факультеты которого находятся в Петергофе, а гуманитарые на Васильевском острове, не университет. Даже в том случае, если его называют вторым университетом страны – в России и не такое бывало. 

Сейчас многие беды и абсурды России принято спихивать на Советский Союз. Однако: со времени ликвидации власти большевиков прошло двадцать лет. А университет в Петербурге по прежнему остается расщепленным. После расщепления ядра атома урана атом перестаёт быть ураном. Так почему же после расщепления университета его продолжают называть университетом? Почему же происходит объединения всех факультетов в центре города? Ведь это было элементарно сделать, к примеру, сразу после распада Союза, когда дома – даже на Невском проспекте – государство сдавало в длительную аренду и продавало за бесценок. Почему же спустя эн лет после Беловежской Пущи, в которое трое “сообразили” Советский Союз и распустили его, один из руководителей Санкт Петербурга, кабинет которого во время предвыборной компании губернатора находился по его левую руку, завершая часовую беседу со мной, посвященному возможному вкладу интеллектуальной Санкт Петербургской диаспоры  в восстановление Санкт-Петербургской науки и университетского обучения, сказал поразительную своей программностью фразу: “Проблема научно технической интеллигенции в Санкт-Петербурге не стоит на повестке дня”. То есть вообще не стоит. Будто это не один из центров культуры мира, а райцентр какой то.

Для того, чтобы попытаться понять происходящее, необходимо углубиться в историю.

Россия примкнула к Болонскому процессу, который в последний год минувшего тысячелетия положил начало универсализации образования, в частности, разделив его на магистратуру и бакалавриат. Однако она не примкнула к другому Болонскому процессу, начатому ни много ни мало на 900 лет раньше! Ибо первый европейский университет был основан именно в Болонье в XI веке и именно с этого момента началось создание новой Европы, находившейся со времени падения Рима (более пятисот лет!) в так называемых веках мрака - и сумерек.

Римскую империю, состоявшую (как и Россия сегодня) из множества народов, цементировало римское право. Оно, после принятия христианства, было сначала заменено приматом права божественного, а потом и вовсе упразднено («Божественное Право Королей» и «Всякая Власть от Бога» – принципы существования общества, не имеющие с кодифицированным правом ничего общего, выгодные только сильным и, в переводе на современный русский, означающие беспредел.) Не случайно именно Юстиниан (ненадолго объединивший Западную и Восточную империи в VI веке) создал юридический кодекс: без правовой основы властвование не рабами, а гражданами невозможно. Тем более это относится к империи, то есть многонациональной и мультикультурной стране. Однако затем на многие столетия Европа погрузилась во мрак «правового нигилизма» и «жизни по понятиям» власть имущих – принципы, россиянам знакомые не понаслышке и по сей день.

Революционность университетской идеи изначально состояла в том, чтобы поставить Божественное и Человеческое право – закон и мораль – рядом, всего лишь рядом: неслыханные после победы христианства над язычеством дерзость и революция в образовании и мировоззрении. Соответственно этому первоначально в университетах, начиная с Болонского, а затем в Парижском, Пражском и многих других было всего два факультета: богословский и юридический. То, что затем в обучение начали включать другие нерелигиозные дисциплины (медицину, математику и т.д.), было уже не революционным, а естественным продолжением начатого. Родилась другая Европа!

Уже в 1150 году 10 тысяч студентов со всей Европы жили в Болонье и изучали право. Начиная с XII века университетские выпускники работали в канцеляриях и правительственных учреждениях, становились судьями, адвокатами, советниками, составителями законов, построенных на общих для всех европейских государств принципах, восходящих к римскому праву. В одном только Парижском университете в XIV–XV веках могли одновременно обучаться до 25 тыс. студентов – больше, чем в XIX и вплоть до середины XX века в Московском и Петербургском университетах вместе! Именно с внедрением в массовое сознание правового сознания возникла объединенная Европа. Так были заложены предпосылки сначала Ренессанса, потом Просвещения и, наконец, Промышленной революции.

А что же Россия? Первый университет в Российской империи был учрежден в 1755 году, то есть через 600 лет после Болонского. И это при том, что с XIVвека университеты были совсем рядом: в Праге, Львове, Кракове… Почему Иван III параллельно с постройкой Кремля, пригласив не только архитекторов-итальянцев но и итальянцев профессоров, не основал хотя бы маленький университет? Почему не сделали этого ни Василий Иванович (при котором Москва была объявлена Третьим Римом), ни Иван Грозный, ни Михаил, ни Алексей Михайлович, ни другие правители? Почему образования подданных боялись и императоры, и генсеки? Не потому ли, что по понятиям, а не закону, разуму и науке строилась не только юриспруденция, но и вся жизнь? И продолжает строиться (несмотря на запуск спутника и атомные электростанции) по сей день!

Как вы думаете, сколько юристов обучалось на открытом при Екатерине Великой юридическом факультете? Один! И тот не нашел себе применения. В стране, в течение 150 лет (начиная с уложения Алексея Михайловича вплоть до середины XIX века) жившей не по законам, а по указам, неудивительно.

Сравним. Бостон был основан 17 сентября 1630 года. Уже через шесть лет, едва отбившись от нападений индейцев, поселенцы основали Гарвардский колледж, постепенно превратившийся в один из лучших университетов мира. Московский же университет был открыт через 600 лет после основания города и через 300 лет после полного освобождения России от какой-либо зависимости от кого-либо! Осознание причины этого факта может многое объяснить в том, что происходит сегодня. В течение этих веков Империя расширилась от Балтики до Тихого океана, но мысль о том, что неплохо бы заняться просвещением населения, в голову ни одному из власть имущих в России не приходила. От идеи массового образования отмахивались, как от враждебной и чуждой даже в 19ом веке. Стоит ли удивляться, что сегодня доля конкурентоспособных на мировом рынке продуктов, производимых в «тупоголовой» (как ее величают российские политинформаторы) Америке, более чем в 100 раз больше, чем оных, производимых в РФ. Даже маленькая Финляндия, «приют убогого чухонца», производит в три раза больше товаров на мировой рынок, чем Российская Федерация. До тех пор, пока главными новостями, сообщаемыми населению Родины телевидением и прессой, будут “происки евроамериканцев” и маневры ракетоносцев, пока неприязнь к Америке и Европе будет сильнее желания стать частью современной цивилизации, никакой модернизации не будет, это как дважды два.

Отношение к образованию населения у правителей Московии оставалось подозрительным во всех поколениях от Ивана Калиты до падения правления большевиков. Вот типичные высказывания царских министров не чего-нибудь, а именно народного просвещения: «Обучать грамоте весь народ или несоразмерное оного количество людей принесло бы более вреда, нежели пользы» (адмирал А.С.Шишков, министр народного просвещения Николая Первого); «Хочу, наконец, чтобы русская литература прекратилась» (С.С.Уваров, глава Академии наук, а затем министр просвещения).

Николай I на записку Пушкина, составленную по поручению царя для уяснения причин восстания декабристов, наложил более чем характерную резолюцию, которая может рассматриваться как программа действий российской власти:  «Нравственность, прилежное служение, усерди