Кляксы

Глава 1. Артист кремлевского гарнизона

Вот какую историю рассказал мне Вадим, один из моих приятелей, учащийся на четвертом курсе театрального института (а я, вестимо, на первом).Поступивший в институт Театра, Музыки и Кинематографии после прохождения службы армии с третьего раза. Красавец молодой человек и мастер художественного слова. То есть с ну очень хорошо поставленным баритоном. И голосом.

За красивые глаза и хороший рост призвали Вадима служить в самой горячей точке. Не в африканском конфликте. И не на Ближнем Востоке. А также не прикидываться арабом чтобы дать прогрессивный отпор израильской агрессивной военщине. А в Кремле. И не просто в Кремле, а в самой элитарной воинской части страны Советов. В  кремлевском гарнизоне. Том самом, солдаты которого стояли у Мавзолея Ленина-Сталина(до тех пор, пока Сталина не вынесли из него, оставив труп Ленина в одиночестве) в десяти метрах над их вечно-живымимумиями, не шелохнувшись. А также встречают Высоких Зарубежных Гостей после успешного приземления самолета.

При попадании в Кремль Вадиму необыкновенно повезло. Потому что все гвардейцы кремлевского гарнизона набираются таким образом, чтобы рост у них у всех был одинаков: один метр восемьдесят семь сантиметров. И только правофланговый, который держа знамя Страны Советов одной рукой, нес его при марше почетного караула впереди строя, был ростом два метра два сантиметра. Вот такая эстетика. Неафиширумая и совершенно секретная. В которую разгласивший её Вадим вписался по всем параметрам. И по физическим данным, и по физиологическим данным, и по сексометрическим данным, и по безукоризненной родословной. В которой не было ни одного дворянина, троцкиста или же кулака. А все сколько хватает анкеты – бедняки, крепостные, многодетные бабы и алкаши.

Служит он служит, марширует и равняется на грудь четвертого человека, движется и замирает. Являясь эталоном – и в то же самое время частью – единообразной красивости, которая в СССР была Главной и Генеральной. И надо же так случиться: когда дело совсем уже подошло к дембилю, дней за десять до истечения срока службы Вадима, отдававшего воинский долг в эпицентре Страны Советов, в Советский Союз прибыл Премьер Министр Индии Джавахарлал Неру. Ну а почетный караул – само собой разумеется – встречает Высокого Индийского Гостя на аэродроме. Торжественно выстроившись по этому случаю. Во главе с Знаменосцем.

Представь историческую картину, которую я видел, как сейчас вижу тебя: идут Наш Дорогой Никита Сергеевич и Джавахарлал Неру, после объятий и поцелуев немного разгоряченные, по красному коврику по направлению к нам. Обходят строй почетного караула. Причем Хрущев в костюме с наглаженными от живота брюками и в пиджаке, а Неру в национальных белоснежных штанах, по форме напоминающих кальсоны российского производства. При этом заметь: Неру обходит наш строй не так, как главы остальных государств за предыдущие два года моей службы (в смысле, как Вы понимаете, не автора этих строк службы, а службы Вадима). Приблизившись на расстояние вытянутой руки, Неру идет вдоль строя, пристально вглядываясь в лица солдат. И вдруг, остановившись прямо напротив меня, говорит на разговорном языке хинди. Который я (я это Вадим) понимаю неплохо поскольку до призыва в ряды Советских Вооруженных Сил три года учился на индийском отделении восточного факультета Ленинградского Университета.

И вот что говорит Неру сопровождавшей его женщине, которую – как сейчас помню, звали Индира. А также каким-то другим индусам из свиты Премьер-Министра. На хинди,само-собой разумеется, бормочет, но я для тебя воспроизвожу в переводе на русский. Поскольку, как я сильно подозреваю, ты – при всем моем к тебе уважении – в языке хинди не копенгаген.

- Вы посмотрите, друзья мои, на лица советских солдат– говорит Неру. – Какие они у них благородные, умные, просветленные... И это Советская Армия, которую страшится весь мир, солдат и офицеров которой изображают как монстров? Вы только посмотрите на лицо этого солдата Советской Армии (говорит Неру, указывая на меня). Вглядитесь в него. И погрузитесь. У него же лицо брахмана. А может и самого Ботхисаттвы!

Присущее мне озорство пронзил мозг, словно искрой. Мысли заносились в извилинах серого вещества, как бешеные. Сказать или не сказать? До дембеля две недели! Молчи, дурень, большую беду накличешь. Но с другой стороны: как же мне не сказать, если могу сказать? Эх, была не была. Черт с ним со штрафным батальоном. Черт с гауптвахтой, впервые за двухлетнюю непорочную службу отличником боевой и политической подготовки. Черт с ним, даже если посадят, сослав в тьму-таракань. Другого такого шанса не будет войти в историю за всю твою жизнь. Ну, Вадим Иванович, раскрой ка ты рот. Но не разевай, а скажи!

Все вышеприведенные мысли пронеслись в моем мозгу не более чем секунды за полторы. После чего я (в смысле, само собой разумеется, не я а Вадим), не меняя бесстрастного выражения на лице, на хинди же произнёс, чеканя каждое слово, как перед Правительственной Трибуной выбрасываемые вперед ноги:

लेकिनहमारेपासऐसासबकुछहै

лигинхамарибасэсаса гут шеа

что в переводе на русский значит: А У НАС ВСЕ ТАКИЕ!

Что было с Неру словами не передать. Премьер-министр братской прогрессивной страны, с которой хинди-руссишьпхай-пхай (слова, которые на русский перевести не возможно) затрясся от изумления так, что если бы не Индира, которую Неру назвал дочкой, с Высокого Государственного Лица точно бы кальсоны упали. Постоял он еще секунд двадцать, смотря на меня, который словно окаменел. Сказал что-то о панча шила, в переводе на русский пять принципов мирного существования. После чего улыбнулся неформально, как человек, и мне руку пожал. Вот эту. Которую и тебе пожать разрешаю, если захочешь. После чего что-то сказал следовавшему за ним Хрущеву, на языке, который я знал хуже, чем хинди. Кажется по-английски.После чего Хрущев тоже посмотрел на меня. Но не сказал ничего и рук не протягивал. А как-то подозрительно посмотрел.

- Все – решил я – конец. Конец моей молодой жизни. И кто заставлял тебя, идиота, в нарушение воинского устава рот раскрывать?

И точно. Не успели мы в Кремль вернуться, как майор (который повысился до майора, пойдя вверх по карьерной лестнице после срочной службы знаменосцем-правофланговым) приказывает мне выйти из строя. И сообщает, что меня вызывает к себе Сам Никита Сергеевич. Наш дорогой.

Я не из робкого десятка, но скажу честно: струхнул. Однако ситуация развернулась совсем не настолько плохо, как мне мерещилось. Приводит меня майор в сопровождении одного полковника и двух генералов, присоединившихся по дороге, в кабинет, в котором заседает Президиум ЦК Родной Коммунистической Партии. Все вожди до единого: от Молотова и Шепилова до Молотова и Кагановича! Сидят за столом, накрытым зеленой скатертью и графином с водой, как живые. В смысле как вечно живые. И при этом живые, не мертвые. Как Ленин со Сталиным, которых мы охраняли в Мавзолее от нападений вплоть до того дня, как Сталина из него вынесли. Оставив Владимира Ильича лежать в гробу в одиночестве. Если не считать нас.

- Вот это тот самый солдат, который не посрамил честь Советской Армии перед индусами, а наоборот: поднял, как её, как знамя– произнес Никита Сергеевич торжественно - За это выношу благодарность от нашего центрального комитета и его ленинского политбюро с занесением в учетную карточку. Поздравляю.

- Служу Советскому Союзу – своим хорошо поставленным баритоном проговорил я. Президиум Центрального Комитета начиная с Молотова и Ворошилова и кончая Хрущевым и Кагановичем, обомлел. И это не мудрено. Такого голоса, который не поёт, а говорит прозой, они еще не слыхали.

Есть у Вас пожелания? Чего вам недостает? Ордена Ленина? Звезды героя? Квартиры? Почетной грамоты? А может, депутатом в Верховный Совет избраться хотите? Какая у вас мечта? – спрашивает дорогой Никита Сергеевич.

Эх думаю, была не была.

- В театральный институт поступить – говорю – хочу. Такая моя задумка – артистом стать.

Президиум ЦК рассмеялся, как один человек (которым, разумеется, был Никита Сергеевич Хрущев) – совсем как люди. И тут – ты только представь: все Вожди до единого, портреты которых на демонстрациях два раза в год: Седьмого Ноября и Первого Мая трудящиеся на палочках носят,  встали со своих мест и стали мне руку жать. Вот эту. Которую, если очень захочешь, и ты пожать можешь. Она у меня теперь, можно сказать, историческая. Хоть в кунсткамеру помещай, проспиртовав предварительно, как шестипалых младенцев.

Вот такая история. Которую вот этими моими ушами слышал, которые сейчас трогаю. И записал сразу, как только вернувшись домой, добрался до пера и бумаги. Чтобы чего-то не перепутать, не переврать или же позабыть. 

Юрий Магаршак.

1964 год. Апрель.

Глава 2.  МОЗГАМИ МЛАДЕНЦЕВ ГЛАГОЛЯТ ИСТИНЫ

Дорогие товарищи дети.

Выступление перед вами, перед тем, как сдать в корректуру очередной роман о вашем колхозе, стало у меня уже хорошей традицией. Ваши советы и корректуры очень помогают повышению художественных особенностей моей прозы. Вот почему я делюсь с вами мыслью из творческой кладовой. Которой является моя голова.

Есть у меня одна задумка. Одна! Не вижу причины для юмора, дети. Иметь две задумки в одной писательской голове одновременно – это же несерьёзно.

Мой новый роман о тружениках ваших межей будет называться “ОЗИМОЕ ЖНИВЬЁ”. Внимание! Я начинаю щедро делиться – а мне не жалко – его первыми главами. Убавьте децибелы, дети, я приступаю к мировой премьере романа.

Передовой тракторист Егор на яловом быке пасет девственную зябь.

Не понимаю, дети, причины для юмора. Вы, я вижу, не знаете, кто такой яловой бык. Говоря по-простому, яловой бугай - муж яловой коровы. Повторяю с коррективами ещё раз.

Передовой тракторист Егор на муже яловой бурёнки Светланы Егоровны пашет девственную зябь. Внезапно из-за бугра появляется пенсионерка Авдотья Егоровна, в коллективизацию своими мозолистыми руками лично поднявшая ставшую общенародной зябь первой. Из последних сил она несет радостную весь людям и петухам: передовая курица-медалистка Наталья Петровна опять родила двойню.

Не понимаю, дети, причины для юмора. Ах, вот как? Курицы несутся яйцами? А разве я говорю, что бутербродами? Повторяю с внесенными коррективами еще раз.

Передовой тракторист Егор на муже выменитой коровы удобряет девственную зябь навозом передовых лошадей. Внезапно из-за бугра появляется пенсионерка-орденоноска Авдотья Егоровна. Которая изо всех сил несет курам и людям передовитую весь: знаменитая курица-медалистка Наташа в тринадцатый раз вылупила из одного яйца двойню. Окрылённый этой передовой новостью, флагман уборочной посевной Егор Егорьевич Егоров берёт на себя встречное повышенное обязательство: починить трактор до окончания ярового посева зернобобовых. И на его натруженном лице всеми цветами радуги выступили трудовые капельки пота.

Не смешно? Значит я семимильными шагами иду вперёд. Ах, вы устали смеяться? Продолжаю по тексту. Внезапно из-за бугра появляется городская журналистка Анюта, опьянённая запахом весеннего фуража.

Не понимаю дети причины для юмора. Городская женщина опьянена ароматом фуража русского поля. Что? Фураж не может опьянить даже корову? С редактурой согласен. Повторяю с коррективами еще раз.

Внезапно из-за бугра появляется городская журналистка, с букетиком фуража в кулаке. Она видит Егора, сеющего силос новым квадратно-гнездовым способом, еще более прогрессивным, чем старый. И Егор видит её.

Не вижу юмора, дети. И слава богу. Я литератор маститый и выменитый. И тем не менее вы даже не представляете, каким подспорьем для меня является коррекция моей литературной орбиты голосами недалекого Завтра. В наше передовитое время откровенная критика снизу без задней мысли глаголет только устами младенцев. Вы, колхозные дети, своим живейшим участием помогаете мне выдавать на гора романы и повести о жизни ваших матерей-героинь и многодетных отцов, о которых я, городской человек, могу только мечтать. Что? Взять и превратить свою закадычную грёзу в явь? Сдать городскую квартиру и дачу детскому саду и переехать в ваше передовое село, которое моё перо изувековечило на всю нашу Великую Советскую Родину? Вы шутите, дети

Ю.М.                                                                                                                                                                          1964                                                                                                                                                                       

Поздняя осень

Глава 3. Человек эволюционизирует вперёд

Лекция о морали коммунистического недалека

Меняющаяся социальная среда, товарищи, меняет не только сознание, но также и организмы. В Советском Союзе она формирует человека новой формации, атеиста и акселерата. Там, где ещё вчера у человека старой формации была печень или извиняюсь за выражение мочевой пузырь, сегодня уже находится сердце и лёгкие органы. Которым в счастливом завтра на смену придут новые органы. Еще более передовые. Отсюда и социалистическая мораль. Мораль счастливого настоящего, плавно втекающая в ещё более счастливое Завтра.

Не скрою: до Великой Октябрьской Социалистической Революции мораль тоже была. Но какая? Ханжеская и крепостническая, глядя на которую пульс не ускоряется, а диаметрально наоборот. Как это происходит даже при беглом взгляде на Советский Народ. Передовитым отрядом которых вы являетесь.

Не спорю: при Николаях и Александрах с первого до третьего номера тоже были передовитые люди, которые направляли половую энергию в трудовитое русло. Но сколько, товарищи, при царизме наряду с бараками для рабочих и загонов для тружеников села было пансионов благородных девиц и других публичных домов, в которых половозрелые женщины, имея материальную заинтересованность от даваемого, продавали себя, получая от половых актов с мужчинами и поцелуев куда попало вознаграждение за гроши Теперь в СССР всё стало не так, как не должно быть. Советская Женщина любит советских людей на бескорыстной основе. Бывало придёшь к женщине как к товарищу по комсомольской ячейке, по бригаде ткачих, по коллективу политинформаторов или по Партии Коммунистов, так она с тебя за доставленное от неё удовольствие не только ничего не потребует, а еще и полбанки на стол поставит. С огурчиками, воблой и докторской колбасой.

Читаю записку: если мужчина пришел в место твоего жительства, чем молодой женщине его прогрессивно встречать? Приступаю к ответу: чем-нибудь неожиданным. Чего он никак не ожидал от тебя поиметь. К примеру, стихами этой (заглядывает в бумажку) … Барто Агнии Львовны, 1906 года рождения. Или борщом. Что как движение в направлении формирования коммунистических отношений между полами можно только двумя руками приветствовать.

Ещё записка: с чего начинаются зародыши будущих отношений. Приступаю к ответу. Первые зародыши коммунистических отношений, товарищи, зачинались ещё до зарождения Карла Маркса. Но какие это были зародыши? Методом тыка. Больше по догадке, чем на научной подкладке. И что же? За истекшие полвека с хвостиком эти початки недалекого Завтра стали куда более зрелыми, чем они были во времена сначала Ленина, потом Пушкина, потом Маяковского с Лилей Брик и её мужем этим, как его (заглядывает за подсказкой в бумажку) Осипом Бриком, пока не докатились до нас с вами. А еще лет через приблизительно шестьдесят три они будут ну прямо я даже не знаю какие зрелые зародыши еще более завтрашних отношений.

Так что, товарищи мужчины и товарищи женщины, не надо бить панику в барабан. Зародыши новой морали уже сформированы. Отличительными чертами которых являются чистота в московском метро и отсутствие полового дурмана.

Глава 4. Почему же мы Ильины?

За завтраком я спросил:

- Деда а деда, почему у папы фамилия Гришин а у меня Ильин?

Дедушка с бабушкой переглянулись. Дедушка со вздохом собрался уже совсем было чего-то сказать, но бабушка его опередила.

- Нет, Егор, лучше уж я. А то ты такое наляпаешь… - и уютно положив локти на стол, подперла руками щёки:

- Как бы тебе это попроще объяснить? Видишь ли, Васенька, дело в том, что когда ты родился, твоя мама не могла выйти замуж за твоего папу

- Почему?

- Как бы тебе это попроще объяснить? Папа был в это время женат на тебе Любе, вот почему.

- Значит он не мой папа?

- Бабушка поперхнулась булкой, но я постучал её по спине и все проскочило.

- Как бы тебе это попроще объяснить? В том что папа твой папа сомневаться тебе не следует. А с тётей Любой они поженились понарошки.

- Как это – понарошки?

- Как бы это тебе попроще объяснить? Понимаешь, у твоего папы не было Московской прописки. А у тети Любы она была. Вот они и поженились.

- А что это такое, бабуля, московская прописька?

- Как бы тебе это попроще объяснить? Московская прописка - не прописька а прописка -  это то же самое, чем до революции было приданное. Тётя Люба, выйдя замуж за твоего папу, дала ему приданное в виде права жить и работать в Москве. Вот как это тебе надо понять.

- А какое приданое папа дал в обмен тёте Любе? Она же не дура, я её знаю.

- Как бы тебе это попроще объяснить… У тети Любы тогда на носу было распределение. А папы был тогда хоть еще и молодой, но уже какой ни есть, а специалист. Вот в этом и был для тети Любы смысл жениться на папе Вове. Хотя на самом деле она была замужем за дядей Витей.

- А какая фамилия дяди Вити?

- Стёпин.

Почему же бабуля, у дяди Вити фамилия Стёпин, а у меня Ильин. Это же нелогично.

- Как бы тебе это попроще объяснить? Дело в том, что, когда ты родился, мама была замужем за Дядей Никитой.
- А как фамилия дяди Никиты?

- как бы тебе это попроще объяснить? Ну Ильин его фамилия. Иль-ин.

- Значит дядя Никита мой папа?

Услышав эту мою тираду, дедушка крякнул, и совсем было собрался раскрыть закрытый по приказанию рот, но бабушка его опередила.

- Нет, Егор. Лучше я. А то ты такое наляпаешь.

И опершись подбородком об обе ладони, задумалась.

- Как бы это тебе попроще объяснить?  Формально да. Но фактически нет.

- Как это?

- Очень просто: мама вышла замуж за дядю Никиту понарошки.

Почему понарошки? Зачем понарошки?

- А ты хотел чтобы взаправду, а?

- Это сказал дедушка. Но бабушка посмотрела на –него строго-престрого, и дедушка замолчал.

- Дядя Никита хороший. Когда  из загранки приходит, он мне живательную резинко дает. Но пока он не женился на Маме, его заграницу не пускали.

- Что значит не пускали? Он что ребенок, вроде меня? Который выходит на улицу только по разрешению!

- О том, что в СССР кого-то не выпускают заграницу, не принято говорить вслух. Однако у дяди Никиты была еще одна причина срочно жениться на маме.

- Почему срочно? Он что, беременный был?

- Не говори глупостей. Все прозаичнее. Дом, в котором жил дядя Никита, должен был пойти на снос, поэтому ему было выгодно жениться на женщине с ребенком.

- Ребенок как я понимаю я?

- Ты. А кто же еще?

- Зачем дядя Никита женился на маме я понимаю. Но зачем маме нужно было выходить замуж за дядю Никиту, если она его не любила?

Как бы это тебе попроще объяснить? Во-первых, мама училась вместе с тётей Любой, и над ней тоже висело распределение. А во вторых, мама ждала тебя и она хотела, чтобы у тебя после того как родишься, был папа.

- Значит если бы мама не вышла замуж за дядю Никиту, у меня не было бы папы?

- Как бы тебе это попроще объяснить? Папа у тебя был бы в любом случае, не тот так этот. Но в общем в то время папа не столько нужен был тебе, сколько маме.

- А сейчас?

- Что сейчас? Дядя Никита женат на маме или они в разводе?

- Как бы это тебе попроще объяснить. Короче говоря, они в разводе.

- Понарошки?

- Взаправду.

- Значит дядя Никита платит маме за меня алименты?

- Как бы это тебе попроще объяснить? Алименты то он платит, но мама ему их возвращает назад.

- А какой маме смысл возвращать дяде Никите алименты назад? Она же не дура, я её знаю!

- Как бы тебе это попроще объяснить? За то, что мама возвращает ему алименты, дядя Никита, когда приплывает из-за границы, маме привозит шмутки, а тебе жевательную резинку. Ту самую, какую в эту секунды ты в рот кладешь.

- Странно. Зачем дядя Никита платит алименты маме, если я не его?

- Как бы это тебе попроще объяснить? У дяди Никиты есть ещё она дочка от другой жены. То есть я хотела сказать, от первой жены, а тебя нет. Поэтому он платит алименты за двух детей, одни первой жене, за дочку, а другие твоей маме за тебя, и в результате договоренности с твоей мамой, первой жене он платит меньше  чем если бы тебя не было вовсе.

- Так он что, двоеженец?

- Как бы тебе это попроще объяснить? Правильнее сказать двоедетец. Если б такое слово в словаре было.

- Правильно ли я наконец понял, что мама сейчас замужем за папой?

- Как бы тебе это попроще объяснить? Сейчас мама ни за кем не замужем. Спрашиваешь для чего мама ни за кого не замужем по документам? Потому что она держит комнату в квартире дяди Никиты. Которая, если мама выйдет замуж за папу, пропадет.

- Как это пропадет?

- Пропадет это значит отойдет к государству.

- Как странно. А почему?

- За неуплату жильцом уплаты долгов.

А папа?

Что папа?

- Папа тоже ни за кем не замужем?

- О мужчинах не говорят не за мужем. О мужчине говорят: он не женат.

- Выходит мама на ком то жената, а папа ни на ком не женат?

- Как бы тебе это попроще объяснить? Папе сейчас никак нельзя разводиться с тётей Любой. Иначе его не пустят дипломатом в Дели как холостого.

- Выходит в настоящий момент моя мама тётя Люба?

- Как бы тебе это попроще объяснить? У тебя есть мама, и есть папа. Есть бабушки и есть дедушки. И фамилия дедушки между прочим тоже Ильин. Такая же, как у тебя.

Бабушка намазала плавленым сырком Дружба два бутерброда: один мне, другой дедушке.

- Дедушка а дедушка, - спросил я, проглотив бутерброд кусок за куском – а почему у тебя фамилия Ильин, а у папы Гришин?

- Почему-почему. Значит, так было надо, вот почему. Пей чай – в школу опоздаешь.

Я допил чай и ушел в школу. Торопиться мне было некуда. Первым уроком была физкультура, а играть в баскетбол с седьмой школой под нашими фамилиями и именами поставили старших ребят из четвертого класса.

Глава 5. Я НЕ ЗЛОПАМЯТНЫЙ.

НЕ ПОМНЮ ЗЛА, КОТОРОЕ ПРИЧИНИЛ

Один из четырех монологов, которые в 16 лет принес в Ленконцерт.
------------------------------

Я не злопамятный. Все забываю. Такой у меня жизненный принцип.
Встретил недавно приятеля, а он мне руки не даёт. Оказывается я взял у него Мастера и Маргариту Булгакова. И в долг десять рублей. Пять лет прошло, а он до сих пор дуется. Злопамятный!
- Нельзя быть таким злопамятным. – говорю. Бери пример с меня. Я об этом тебе долге и думать забыл.

А вчера идёт по улице девушка. Смотрю – ноги знакомые. Есть у меня особенность: лиц и имён-отчеств не помню. А ноги – пожизненно. Особенно если они длинноногие.
-Привет – приветствую ноги и девушку – мы где то встречались.
- Да – отвечает – немножко знакомы.
- В таком случае, давай знакомиться. Меня зовут…
- Вася.
- У тебя девушка недевичья память. А я всё забываю. Из принципа.
- А я наоборот: всё помню и не забываю – ответствует.
- А если помнишь, почему не здороваешься?
- Вот потому и не здороваюсь, что помню и не забыла тебя.
- Да – говорю – интересно. И что же нас с тобой связывало?
- Да так, говорит, мелочь. У меня от тебя ребенок.
- ААА – реагирую. – И давно?
- Тебя это не касается – говорит. Если восемь лет и семь месяцев не касалось.
- Нельзя быть такой злопамятной – говорю – Я например зла не держу долго. Потому что тот, кто сердится, наказывает себя за вину того, на кого сердится. Скажу лучше какой у тебя телефон? Будет время – звякну.
Молчит. Брови хмурит. Как будто общий ребенок не повод для знакомства во второй раз.

Злопамятная. А я не люблю злопамятных. Потому что сам не такой.
Я не помню зла, которое причиняю.
Наоборот: все забываю.
Из принципа

Глава 6. Даёшь Нервану!

Это с Индии пришло. А до того у нас этого не было. Но между прочим привилось. Как балет, занесенный из Франции Пептипа.

Нерванна. Теперь все ходят в нерванне. Ничего кроме не видят в упор. Главное дело – ходить в нерванне. В этом стал смысл жизни человека.

Собственно, ещё до того, как завезли к нам из Индии, у нас уже было это своё. На которое никто внимания не обращал, пока не появилась запретная этикетка. А если по-исторически взгянуть правде в глаза, то было как раз наоборот. В Индию нерванну из России завезли. Афанасий Никитин был у них там первый, кто ходил в нерванни. А потом у них это привилось и стали считать это как бы народным индийским. И теперь у них там это поголовно. В связи с климатом. И у нас тоже – но с повышением жизненного уровня.

У них в Индии в нерванне можно без денег ходить. Гуляй себе круглый год голый и рви ананасы с пальм. А если паломники или туристы набегут – набедренную повязку нацепи для приличия и ты в нерванне. Смотри фото Махатмы Ганди. Который полуголый ходил. И на Джавахарлала Неру, который в Россию в кальсонах белого цвета приехал.

Другое дело у нас. Чтобы ходить в нерванне летом, еще можно ограничиться джинсами на босу ногу. А зимой – надо кожаный пиджак раз, кожаное пально два, дубленка три, шапка четыре, сапоги пять и так далее до двенадцати, если в нерване мужчина, и до двадцати одного, если при ближайшем рассмотрении он окажется женщиной.

Если ты ходишь в нервани – это ещё не значит, что ты в нерванне. К примеру. Ходить в щиблетах без дыр ещё не значит ходить в нерванни, и ходить в дырявых носках ещё не значит ходить в рвани. Я например хожу в не рвани с заплатами. На самых почетных местах туалета, который на себя надеваю. Но, конечно, мы у нас не просто взяли себе индийскую нервану, а улучшили и усовершенствовали.

У индусов индея такая, чтобы ходить круглый год в одной и той же нервани. Немножко прикрыв нерваной голое тело, в котором их родила индусская мать.  В нерванне, в которой хожу я, можно не только находиться, но и, поносив пару лет, перепродать за те же деньги, как если бы она была новая.

В нашей не рвани пройтись не стыдно ни по Кавказскому хребту, ни по Елисейским полям.  А в индийской не рвани показаться можно только на берегу реки Ганг, да и то только в качестве ходячей рекламы журналов с нудистским уклоном.

А ты конечно посмотрел на меня и решил, что я рехнулся. Глупый ты и отсталый. Это на мне просто нервана такая модная, какая до СССР пока еще с запада не докатилась. И которую даже в Париже еще на себя не начали одевать.

Юрий Магаршак                                                                                                                                                                          

1964 год                                                                                                                                                                                 

Ленин Гад

Глава 7. К ВОПРОСУ О ТЕОРИИ ДАРВИНА

Материалистическая теория происхождения человека с спустившейся с дерева обезьяны к советскому человеку-творцу

Доклад в сельском клубе-сарае                                                                                                                                      

секретаря Партийной Организации Колхоза ВПЕРЁД К КОММУНИЗМУ!                                                                             

к столетию опубликования Дарвиным “ПРОИСХОЖДЕНИЯ ВИДОВ”

После восьмого класса учащиеся 294ой школы города Ленинграда были посланы на месяц в деревню Зимари неподалеку от Пушкинских Гор для воспитания сельским трудом. Как раз в это время СССР отмечал столетие со дня открытия Дарвиным эволюционной теории. По коему поводу всюду: от Колонного Зала Дома Союзов до деревенской завалинки и междуколхозной межи – проходили лекции об эволюции и торжественные собрания на ту же тему. В колхозе, где мы работали (заработав в конце месяца по 3 рубля 62 копейки каждый (что – случайно или же не случайно совпадало с стоимостью бутылки водки в этот момент) торжественное собрание, посвященное столетию со дня открытия Дарвиным материалистической теории эволюции, произошло в сельском клубе-сарае. Где в президиуме сидело правление и представитель райкома. Докладчик -секретарь Партийного Комитета. Пленарный доклад которого был выслушан колхозниками-бедолагами с оживленным вниманием. Ну а я, тринадцатилетний пацан,записывал услышанное в тетрадку в косую линейку, послюнивая карандаш и изо всех сил стараясь не рассмеяться. Конспект этого выдающегося события, который незнамо как сохранился, спустя страшно сказать сколько десятков лет! - перепечатал и прилагаю.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОЛХОЗА: Тише, колхозники. Заткнитесь, вам говорят. Товарищ, Синюшников, начинайте.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ПАРТИЙНОГО КОМИТЕТА, ОН ЖЕ ДОКЛАДЧИК: Дорогие товарищи люди. Некоторых прямо оскорбляет, когда им говорят, что они произошли от обезьяны. Некоторые прямо с лица сходят и готовы от негодованиев прыгать по стенам и потолкам. Их видите ли, оскорбляет. Как за избой правления поллитра распивать из горла, их не оскорбляет. И как в силосной яме от белой горячки оклёмываться, это их тоже не оскорбляет. А как на обезьяну в качестве ихнего предка указывают – так из себя вылезают. Прямо скажу: обезьяна не тот предок, которого надо стыдиться. Я например этого родства не стыжусь а диаметрально напротив: горжусь той обезьяной, которая меня произошла. Да товарищи, я произошел от обезьяны. Не от князей Юсуповых и не от дома Романовых. И голубой крови так называемым рюриковичей во мне нет. Да и откуда ей во мне взяться? Даром что ли народ кровопийц поголовно перестрелял? А обезьяны ни на ком не паразитировали, как аристократия и буржуазия. Они были можно сказать пролетариями на деревьях.  Так что товарищи у вас есть все основания гордиться моими человекообразными предками. Убедил?

К сожалению, товарищи граждане, мало мы еще знаем о наших далеких трудолюбивых претечах. Да что о далеких говорить, когда некоторые до того доходят, что у родной мамы последнюю икону пропили. Есть у меня такой вопиющий сигнал, который сообщил мне рассеянный товарищ из деревни Красная Грязь. А между прочим товарищи люди, обезьяна – это еще сравнительно передовой предок, который должен вызывать нашу политическую симпатию. А знаете почему? Потому что его раскулачивать не за что! Английским шпионом объявить может только маньяк. И антисоветчиком можно назвать, только за то, что во время выступлений дорогого Никиты Сергеевича он  рожи корчит. А он ведь не корчит рожи передразнивая вождя. Просто у него рожа такая, что нам кажется, что её корчат, тогда как на самом деле она у него думает о другом. Может и одобряет.

В зале раздался смех. Председатель колхоза зазвонил в колокольчик, утихомиривая.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Заткнитесь, дорогие товарищи. А то Епифан Степанович не кончит и до утра. Заткнулись? Епифан Степанович, можете продолжать.

ЕПИФАН СТЕПАНОВИЧ: Нам, простым советским колхозникам, даже трудно представить, сколько и как макакам и шимпанзе пришлось над собой работать, чтобы произвести от себя нас! Могли казалось бы загорать по пальмам да бананами обжираться в своем африканском раю. Те которые на деревьях остановились на достигнутом эволюцией, теперь в лучшем случае в зоопарке сидят, если не в красной книге. Но наши предки выбрали другой путь, прогрессивный, и я не боюсь этого термина, эволюционный.

Это был первый в истории случай классовой борьбы в классе млекопитающих. В отряде приматов произошел раскол, на глазах товарищей по классу – мамонтов, пещерных медведей и других саблезубых тигров. Конечно, не обошлось без кровопролития. Конечно кто-то кого-то обливал грязью, навозом и другими нецензурными междометиями. Кто-то кого-то наверняка назвал обезьяной. И какой-то обезьянке обязательно попортили морду, потому что лицо тогда, извиняюсь, на рыле еще не прозошло.

Не буду скрывать: были отдельные многомиллионные жертвы. Но эволюция уже брала свое задолго до того, как ее открыл прогрессивный ученый Дарвин. Тут все принялись бешено работать лапами, из которых вследствие этого начали вырастать руки. И вот уже кто-то там изготовляет пальцами лук, кто-то делает из папортника юбочку, прикрывающую то, что отличает мужчину от женщины, кто то приручает лошадь, корову, курицу и козу. Конечно, на первых порах были временные трудности в отношении жратвы. Вас вон посылаешь бригадой, и то извините за выражение, такого за день не наработаете, что по-русски без матюгов не опишешь. А тогда в полях работали голыми молодыми руками, которые еще даже не у всех успели произойти. Тогда работать, как в бой посылали: произошли руки – и сразу. На трудовые поля!

 С деревьев на первых порах, конечно, подтрунивали. Конечно, отпускали всякие там неуместные шуточки вроде работа дураков любит. Но тут как раз ледниковый период вдарил. Те, которые на деревьях остались, не имели другого эволюционно выхода кроме как обрасти шерстью. А наши прогрессивные предки все как один человек… в смысле все как одна обезьяна ушли в пещеры, где перезимовали ледниковый период у костра греясь, который они научились поддерживать незадолго до этого.

Тяжелые жизненные условия ускоряют всякую эволюцию. Это не Дарвин, это товарищ Ленин открыл. Особенно если она мать одиночка,  а он от алиментов уклоняется, о каком безобразном факте сообщил мне рассеянный товарищ из деревни Тригорское. Много у нас в Советской Стране рассеянных товарищей, которые подпись под письмом поставить умеют, но забывают. А тут конечно, начались наскальные росписи. Стали конечно, с неизбежностью развиваться орудия труда и быта. Там я сям стали лежать первобытно-общинные шкуры, и кто-то обязательно изобрёл каменный топор, который в тот же день был внедрен в охоту на мамонта.

Само собой разумеется, песни у костра стали петь всякие в здоровом коллективе под стук зубов. Естественно под нажимом такой эволюции у обезьяны начал расти лоб и уменьшатся в размере челюсть. Скоро она уже превратилась в этого, как его (заглядывает в спущенную из райцентра бумагу, являвшуюся образцом для доклада) синантропа. Казалось бы есть повод на этом остановиться, отметить веху. Но обезьяна, ставшая нашим предком, проявила поразительную для меня классовую сознательность, не остановилась на достигнутом ею в классе млекопитающих и пошла эволюционизировать дальше в правильном направлении. Страшно подумать, что было бы, если бы наши далекие человекообразные предки почивали на лаврах, росших неподалеку. Была бы построена пирамида Хеопса? Нет, товарищи, конечно же у наших с вами предпредков не было бы пирамиды Хеопса и примкнувшего к нему фараона Хе… хе  (заглядывает в руководящее указание) Хефрена. Была бы построена китайская стена? Нет товарищи, никакая китайская стена не портила бы пустынный пейзаж Гималаев. Со всей ответственностью заявляю: если бы наши гомо предки не выбрали себе путь эволюционизации в сапиенсов, не было бы ни чая, ни самогона, ни водочки, ни огурчиков, ни вас, товарищ в пятом ряду. Что это вы, Вася в пятом ряду, побелели? Чего это вдруг ты перестал Глашу, тоже превратившуюся в человека из обезьянки, за плечи того? Если бы наши предки, став неандерталками и неандерталицами, не пошли вперед куда глаза глядят под лозунгом типа: ВПЕРЕД К КРОМАНЬЁЛЬЦАМ и НАШЕ ДЕЛО ПРАВОЕ, МЫ ПОБЕДИМ!, вам бы сейчас, Вася и Глаша не было не по себе. За что мы всем общим колхозным собранием должны обезьянам, решившим стать сапиенсами, по гроб благодарны.

Да товарищи, обезьяна шла к нам в этот клубный сарай, на эту сцену, в этот президиум и даже на эту трибуну не взирая на черт знает какие трудности и препятствия. Шла до тех пор, пока не добилась того, что мозг у нее достиг (смотрит в спущенный из центра трафарет для доклада) полутора килограммов, после чего она стала неотличимо похожа на вас и меня. Поаплодируем нашим далеким предкам, товарищи. Которые босиком в неведомую высь топали. Не зная, куда идут и в кого выйдут. Наши предпредки были, образно выражаясь, Сусанинами, выведшими к человеку в нашем с вами лице из болота передовых обезьян. Бурно поаплодируем нашим далеким предкам, товарищи. И той обезьяньей паре супругов, которая была застрельщиком превращения в нас. Сидящих в президиуме и в зале. А также над нами, повешенными на портретах. Ведь о таких потомках, как МЫ, сидящих на митинге посвященном столетию открытия Дарвина в клубе-сарае, который отремонтировала для нас Родная Коммунистическая Партия во главе с Президиумом Центрального Комитета, первая слезшая с дерева обезьяна, решившая стать человеком, не могла даже мечтать!

На этом я кончил. Если вопросов не будет, после аплодисментов можете идти по домам. 

1959 год. Деревня Зимари. Псковская область. Четвертое воскресенье июля месяца

Глава 8. Возможен ли Созидательный Взрыв?

Какие взрывы могут быть не разрушительными, а созидательными? Математическая проблема, решение которой не менее важна для физики, химии, биологии и философии, чем решение проблем Гильберта для математики.

Можно ли привести пример взрыва, произведенного человеком, являющегося не разрушающим, а созидатющим? Вроде бы, таких нет. Взрыв динамита может разрушить здание или мост. Взрыв гранаты может убить пехотинцев в окопе или в атаке. Взрыв мины может подорвать танк. Взрыв ядерной бомбы может разрушить город.

Динамит был запатентован Альфредом Нобелем 25 ноября 1867 года на основе Нитроглицерина открытого  итальянским химиком Асканьо Собреро в 1846 году,  На протяжении многих десятилетий динамит использовался в горнодобывающей промышленности, при прокладке туннелей, а также (само собой разумеется) в военном деле. С тех пор изменялся только состав взрывчатых веществ и мощность взрывов. О том, что взрыв может что-либо создать речи не было. Концептуально использование взрывов: для разрушения за прошедшие со времени изобретения динамита полтора века не изменилось. Идея, что взрыв может не разрушать, а создать, с точки зрения обыденного сознания человека 21ого века кажется не только революционной, но и абсурдной.

Примеров взрывов, которые созидают, в человеческой цивилизации нет. А опыт подсказывает, что таковых нет в природе. И более того: быть не может.Представить созидательный взрыв человек двадцать первого века, которому в новостях ежедневно показывают взрывы бомб, взрываюемых террористами смертниками, и взрывы бомб в военных конфликтах не в состоянии.  Поэтому вопрос в заголовке: можно ли с помощью взрыва не разрушать, а создать – кажется заданным больным одной из палат сумасшедшего дома, потому что (глядя из нашего времени) тот, кто представляет себе созидательный взрыв заслуживает психиатрического диагноза. Здравый смысл подсказывает, что взрыва, который бы что либо созидал, в природе не может быть.

Однако это не так. Примером созидательного взрыва является Большой Взрыв Вселенной. И не просто созидательного, а такого, в результате которого без дальнейшего вмешательства кого-либо или чего либо (вакуума, темной материи, Божества) возникли, согласно Стандартной современной Модели Сотворения Мира, сначала элементарные частицы из кварков, потом атомы, из атомов молекулы, а также звезды, планеты – а как минимум на одной из планет жизнь и человек.

Другим примером созидательного взрыва является взрыв сверхновой звезды. В результате которого возникают химические элементы тяжелее железа – вплоть (как минимум) до урана, а возможно и более тяжелые, чем уран, элементы.

Синтез элементов, которые легче железа, в ряде случаев также происходит как результат взрыва. Так, согласно современным представлениям, углерод-12 образуется в тройной гелиевой реакции при взрыве в ядрах красных гигантов, получившей название  «гелиевая вспышка». То есть не будь взрыва в недрах звезды – не было бы углерода, не будь углерода – не было бы и жизни. В той форме, в каком она существует на нашей Планете, как минимум.

Ну а теперь вопрос. Каковы должны быть начальные условия в системе, чтобы она обладала свойством саморазвития? А также: при каких условиях созидательным может быть взрыв?

Насколько уникальны параметры Большого Взрыва, чтобы в результате этих начальных условий возникли Звезды, химические соединения, планеты и жизнь?

Каков класс систем с 1) начальными условиями и 2) законами саморазвития порождает созидательные взрывы а) математические, и б) в пространстве и времени ?

Теория созидательных взрывов актуальна для естествознания и для множества приложений включая технологические. То, что взрывы являются исключительно разрушительными, говорит о стадии, на которой находится человеческая цивилизация и не более.

Какие взрывы могут быть не разрушительными, а созидательными? Как реализовать созидательные взрывы на практике и какие именно? Математическая проблема, решение которой не менее важна для физики, химии, биологии и технологий, чем решение проблем Гильберта для математики.

Юрий Магаршак                                                                                                                                                  

июнь 2017ого.                                                                                                                                           

NewYorkUSA

Глава 9. Культура стоит дёшево

В 1969 году сначала на Киевском вокзале города Москвы, а потом на Ленинградских Вокзалах я увидел плакат, изданный многосоттысячным тиражом. Он состоял из одной лаконичной фразы:

НИЧТО НЕ ЦЕНЯТ ТАК ДОРОГО И НЕ СТОИТ ТАК ДЁШЕВО

КАК ВЕЖЛИВОСТЬ И КУЛЬТУРА

Меня заинтересовало это приписанное Сервантесу изречение. Особенно культура, которая дёшево стоит. И вот после многолетних безуспешных попыток мне удалось встретится с автором лозунга чтобы взять у него интервью. Так как известный деятель культуры и отдыха Сидор Сидорович Сидоров пожелал остаться неизвестным, я буду называть его Иваном Ивановичем Ивановым.

- Иван Иванович, Вы как общеизвестно человек культурный.

- Бесспорно. И не просто культурный, а бери выше: человек высокой культуры быта.

- Ничего не стоит так дёшево, как культура – это ведь Ваше изречение.

- Наше. С Сервантесом.

- Не укажите ли вы основные признаки культурного человека?

- Запросто. Их ровно пять.

- Не соблаговолите ли перечислить?

- Охотно. Культурный человек:

1) не харкает на пол

2) не матюгается в присутствии женщин противоположного ему пола.

3) Не напивается, как свинья.

4) Не изменяет жене на публике.

5) Пользуется уважением в коллективе.

- С чего начался Ваш культурный путь?

- С того, что однажды в трамвае дама наступила мне каблуком на мозоль, а я её не отматюгал. Потом как-то ненароком воспользовался уважением коллектива. И пошёл чесать.

- Насколько я вас понял, человек, может быть либо культурным, либо некультурным. То есть все культурные люди одинаково культурны, не так ли?

- Разумеется. Как нельзя быть больше или меньше слоном, так нельзя быть больше культурным или меньше культурным. Взять хотя бы меня. Если я к примеру, культурен, то куда уж дальше?

-Правильно ли я вас понял, что вам стремиться не к чему?

- Наоборот: моя цель – бороться с некультурностью и примкнувшему к нему хулиганству во всех их общественных проявлениях. Культура стоит дёшево. Можно даже сказать, почти ничего. От привычки быть некультурным следует отучать калёной метлой.

- Есть ли у вас девиз?

- Конечно. Культурен сам – приучи товарища.

- Что вы думаете о чтении?

- Книга должна быть такой же частью культурного человека, как телевизор. Если вы между прочим обернетесь и посмотрите на книжную полку, то увидите, что книга у меня уже есть.

- Какая?

- Макулатурная, разумеется.

- Собираетесь ли вы в этот приезд посетить филармонию?

- За кого вы меня принимаете? Я ведь культурный человек.

- - Значит собираетесь?

- Уже.

- Уже что?

В филармонии я уже был.

- И последний вопрос. Что бы вы могли пожелать тем, кто только еще собирается стать культурным?

- Не откладывая повесить на видном месте плакат, который сочинили мы с Сервантесом.

- Но на плакате под ним нет вашей фамилии!

- Присущая мне скромность не позволила подписать эту мысль

Мой собеседник посмотрел на часы и многозначительно поковырял в ухе. Этот культурный намёк я понял. И галантно раскланялся.

ЮМ 1972 г

Глава 10. МЕЖДУ НАМИ ГЕНИЯМИ

Из цикла ЗА РЮМКОЙ ЧАЯ

Кем я с детства был так это вундеркиндером. По словам моей мамы, даже родился я с открытыми глазами, которые уже тогда были нахальными. В пять месяцев я научился читать, в восемь – ходить.В три года я впервые разобрал наш телевизор, а спустя два года снова собрал его. Так ловко, что работать он начал не раньше, чем я получил паспорт. В пять лет я уже знал семь иностранных языков и четыре родных, как родные. В восемь решал уравнения в частных производных, а к одиннадцати годам у меня уже накопилось двадцать семь научных публикаций, среди которых были такие ставшие классическими работы, как  разгадка загадки острова Пасхи и доказательство Великой Теоремы Ферма.

В то время у меня был только один недостаток: я плохо ел. Однажны я не кушал сорок дней кряду – это было, когда я создавал свою ставшую знаменитой единую теорию поля. Помню, мама очень переживала, то и дело заглядывала в дверь и говорила: Гошенька, съешь бутерьбродик за мамочку и выпей виноградного сока за папочку.

Опытные учителя скоро заметили, что я гений, и собрали педсовет, потому что понимали: лучше принять меры сразу, чем потом, когда уже будет поздно, не принимать никаких. Прикрепили они было меня к отстающим ученикам, надеясь что это хоть немного сделает меня более простым, но не тут-то было: мой интеллект развивался с фантастической быстротой, поражавшей даже специалистов по детским болезням. Когда я учился в третьем классе, у меня завязалась оживленная переписка с большинством нобелевских лауреатов по физике, которые на этот момент были живы. По ночам в нашей коммунальной квартире то и дело раздавались звонки: то американские космологи спрашивали, как им классифицировать резонансные частицы, то греческие археологи на коленях умоляли расшифровать критское письмо, а однажды позвонили даже из офиса Мао Дзе Дуна – попросили меня помочь им уменьшить деторождаемость.

Вскоре в научном мире началась паника. Мой гений стал угрожать не только существованию научно-технической интеллигенции, которую Ленинское Политбюро и его компетентные в населении органы вот-вот могли упразднить за ненадобностью, но и науки вообще. Вместе с аттестатом зрелости  - средний балл четыре и три десятых включая двойки за пение, поведение и труд – мне был вручен диплом о присуждении доктора наук без защиты и избрания почетным академиком США и Объединенного Королевства.

Помню встречу с Мухаммедом Али. Она произошла в Букингемском дворце, на банкете, данном в мою честь Английской Королевой. Все началось с того, что мы оба активно ухаживали за Софией Лорен. Не буду скрывать: Софа явно предпочитала меня. Али бешено ревновал. Он выпил два стакана виски для храбрости и грубо положил свою здоровенную лапу мне на плечо – вот это, которое и Вам разрешаю потрогать. Что в переводе с сленга американских негров на язык белых русских означало: пойдем поговорим. Приемом дзю-до я стряхнул с плеча руку абсолютного чемпиона мира по боксу и она безвольно опустилась, как плеть. Мы стояли друг перед другом, как два боевых петуха, оба высокие, широкоплечие, знаменитые, так что не залюбоваться нами было попросту невозможно.

- Не бей его, Гоша – прошептала Софочка Шиколоне, известная всей планете под недевичьим псевдонимом Лорен. И одарила меня одним из тех взглядов, из-за которых мужчина может недолго думая прыгнуть в кратер действующего вулкана без парашюта.

Я смерил Али насмешливым взглядом с ног до головы – а бугай он был отборный - извинился перед Софой, которая от меня не могла оторвать всемирно известных глаз, и мы отошли в какую-то подворотню. Которых в них в Букингемском Дворце оказалось не меньше, чем в закоулках Тверского Бульвара.

- Парень – сказал мне один на один без свидетелей Мухаммед (на зените карьеры известный под именем Кассиус Клей, с которым и уродился). – у тебя красивое лицо. Высокий лоб, каре-голубые глаза, волосатые брови, волевой подбородок… Понимаешь ли ты, что всё это я сейчас навсегда изуродую?

- Господин Мухаммед – спокойно ответил я, держа чемпиона мира по боксу за пуговицу его фрака – Я мог бы спокойно избить тебя здесь, без свидетелей. Апперкот левой – и ты в грогги, прямой правой – и ты в глубоком нокауте. А если встанешь до счёта десять, мой хук правой – вот этот – навсегда сделает из тебя инвалида. Если я пока-что не сделал этого, то только из опасения, что желтая пресса раздует очередную антисоветскую стряпню, дескать, русский хулиган учинил драку в резиденции Английской Королевы, против которой кстати сказать я лично ничего не имею. Имей в виду, Мухаммед, я советский джентльмен. Но если ты будешь гоношиться, то я готов побить тебя на ринге, в честном бою, в любом месте и в любое время, когда тебе и федерации Бокса из трех букв, которые я никогда не мог выговорить, будет угодно. 

С этими словами я круто повернулся на каблуках и вернулся к Софе, которая скучала без меня в окружении миллиардеров, лордов и принцев крови.

На следующий день, когда я, лежа один в огромной четырехспальной кровати в своем номере-суперлюкс отеля Междуконтиненталь, развернул газету Таймс, первое, что бросилось мне в глаза на первой странице, был крупный заголовок: Гоша или Али? Русский любитель или американский профессионал? Чья возьмет?

Я пожал плечами и попросил кельнера принести два яйца в полусмятку и чашку кофе по полу-турецкипо-полу-московски: мой обычный брекфаст по будням во время пребывания за границей.

Секунданты Мухаммеда Али не заставили себя ждать. Они предлагали бой в Медисон Сквере Гардене, из пятнадцати раундов, как это принято у них, профессионалов. Я против такого регламента не возражал, хотя и заметил вскользь, что готов уложить Али на пол за три раунда, как это принято у Любителей в Стране Советов.

Самое серьезное разногласие касалось гонорара. Секунданты настаивали, что в случае поражения я получу миллион долларов долларовыми купюрами, и четыре миллиона – если из боя выйду живым. Я же (по совету российского посла в Англии, вызвавшегося быть моим секундантом) настаивал на том, что деньги способствуют развития нездоровых тенденций в спорте, а потому бой с моим участием может проходить только на бескорыстной основе. С передачей всех причитающихся мне капиталов через посольство в Политбюро. Которое найдет им правильное применение.

Когда я сошел с трапа самолета в Нью-Йоркском Аэропорту имени Кеннеди, по лицам встречавших меня наших и буржуазных людей я понял, что Америка не видела ничего подобного до меня.

-Нет ли лишнего билетика? – спрашивали у терминала, у Медисон Сквере Гардена, у Здания Объединенных Наций и даже у театра на Таганке в Москве, куда я залетел на пару часов из Лондона для напутствия и политического правежа.

Зал встретил меня приветственным рёвом. Я был симпатичен американцем, сложённый, как Аполлон, и прекрасный до такой степени, что всемирно небезизвестный красавец Али на моём фоне выглядел бледновато. Неприятно только было подсознательно сознавать, что в симпатии ко мне американской публики могли играть роль расистские взгляды.

- Прости меня, Гоша – тихо проговорил мне Али, когда мы перед началом транслировавшегося на всю Эпицентр Капитализма Америку мордобоя между нами двоими обменивались традиционным рукопожатием. Точнее перчаткопожатием.

- Как негра, с притесняемым цветом кожи я тебя прощаю и даже люблю – был мой ответ. – Но как мужчину не прощу никогда.

Напутствие секунданта из Советского Дипломатического Корпуса было кратким, но содержательным и моя феноменальная память привычно запомнила его наизусть:

- Действуй убеждением. Силу применяй только в крайнем случае. Высоко неси знамя любителя. Держи Али на дистанции и остерегайся провокаций.

Тут рефери дунул в свисток – и Али сразу попёр вперед. По манере махать руками и передвигаться по рингу я сразу понял, что чемпион мира – соперник достойный. Он кружил вокруг меня, как бабочка. Но по морде бил больно, жаля, как пчела. Я спокойно держал оборону, время от времени отступая на заранее подготовленные позиции. Надо отдать ему должное – Али отлично подготовился к матчу со мной. Он честно молотил своими кулачищами, каждый из которых был величиной с чайник, но несмотря на то, что я дважды побывал в нокдауне, первые пять раундов прошли в равной борьбе.

Главные события развернулись в шестом раунде, когда Мухаммед Али, притворяясь и паясничая, ушел в такую глухую защиту, что даже уши закрыл руками. Зал притих, и я мгновенно оценив обстановочку, решил воспользоваться этим затишьем.

- Товарищи и леди – на весь многотысячный зал своим хорошо поставленным в Большом Театре голосом проговорил я – Девушки и господа! То, что вы сейчас видите в исполнении Али – пресловутый цирк, характерный для нравов профессионального бокса. Но сейчас я покажу вам, но что способны любители. Которые защищают честь Советской России.

Я мигнул секунданту, тот вынул как бы случайно оказавшийся в ведре баян и заиграл. Сначала я познакомил американскую публику с песней Катаева на Слова Анчарова СТОЮ НА ПОЛУСТАНОЧЕ В ЦВЕТАСТОМ ПОЛУШАЛОЧКЕ. А ЗАТЕМ СПЛЯСАЛ МАТРОССКИЙ ТАНЕЦ ЁБЛОЧКО, который я незадолго до этого ставил в ансамбле народного танца Союза ССР по личной просьбе Игоря Моисеева.

Но закончить русский народный танец тройным сальто с двумя пируэтами и пятерным фуэте мне не удалось. Али рассвирепел. Только тогда я понял, почему вплоть до боя со мной специалисты называли его величайшим боксером всех времен и народов. Очнулся я от того, что бить меня внезапно перестали. На своем лице я ощутил влагу с родным, но давно забытым вкусом. И, облизнув пересохшие губы, по отсутствию запаха понял, что это вода. С сверчеловеческим усилием открыв веки, я с трудом разглядел склонившееся ко мне доброе, но принципиальное лицо секунданта.

- Какой раунд? – слабо спросил я.

- Пятнадцатый. Решающий.Завершающий. Советую тебе победить. Пора перехватывать инициативу.

Раздался гонг – и я пошел на Али. Тот по-прежнему кружил по рингу, как бабочка, но в каждом его хуке чувствовалась обреченность. Чемпион мира, в котором все продается и покупается, уже понял, что бить советского парня меня бесполезно, ибо я феноменально стоек к побоям. Улучив момент, когда Али в очередной раз увлекся атакой – на этот раз в корпус, в котором у меня находилась и печень, и поддыхало, я нанес Мухаммеду такой апперкот, какой ему не наносили ни Формен, ни Фрезер. Нокдаун. Серия по корпусу. Али снова в нокдауне, на этот раз тяжелом и затяжном. Я посмотрел на часы. До конца боя оставалось немногим более двадцати секунд.

- Пора кончать  с чемпионом -  подумал я почему-то по-французски, и нанес Али мой коронный, прямой в голову хук, который я специально берег дня него. Чемпион мира рухнул, как будто его подкосили. Это была победа! Зрители повскакали со своих мягких мест и стоя на них, готовились приветствовать нового чемпиона мира. Которому президенты боксерских ассоциаций готовы были нацепить чемпионские ленты с медалями через плечо.

И тут произошла случайность, которая не повторится и через тысячу лет. При счете восемь в зале погас свет. Как оказалось, это началась забастовка работников электростанций Америки, которые справедливо требовали повышения своей и без того мизерной заработанной ими платы. Наутро же, когда рассвело, Мухаммед Али публично заявил прессе и телевидению, что лег полежать шутки ради, а при счете десять вскочил на ноги, свежий, как огурец. Унижать себя спором с этим почетным доктором враждебной НАМ философии я не стал и согласился на предложенную мне ничью, так как спешил на конкурс молодых фортепиаторов и скрипачей в Монте-Карле, где считался признанным фаворитом.

Ты спрашиваешь, почему в мою честь был дан прием в Букингемском Дворце, с которого знакомство с Мухаммедом Али началось?  Налей ка сначала в рюмку еще стаканчик. Виски есть? Бренди? Коньяк Наполеон? Только водка? Особая? Так и быть, наливай. Ведь роман с английской королевой – это, брат, тоже осооообая история. Требующая другого рассказа. И другой выпивки.

Глава 11. ТАРЕЛКОВЕДЫ ПОВЕСТВУЮТ

Думаю в этой зале нет человека, который бы никогда не слышал о летающих тарелочках. Очевидцы и очевидицы, которые своими очами видели их воочию, то и дело рассказывают о них, а кое-кто уже кажется пишет мемуары “мои встречи с гуманоидами”. Говорят, энтузиасты межпланетных сообщений без отрыва от земли учредили даже новую область науки: тарелковедение. Под которую остается только подвести научную базу, потому что главное: название – уже есть. Одного из таких тарелковедов мы приласили сегодня принять участие в этой встрече.

- Вопрос о котором пойдет речь, является актуальным, интригующим, нучным и не новым. В связи с этим вся информация, собираемая и соритуемая учёными 432 стран идет под грифом “совершенно секретно”. Тем не менее всем известно, что за последние 17 лет и четыре месяца зарегистрировано 80117 достоверных случаев общения с НЛО-навтами, вопрос о существовании которых остаётся открытым. Однако из источников, близких к хорошо информированным, известно, что эти типы бывают пяти типов: нанометровые, миллимитровые, сантимитровые или УКВ, человекообразные и длинные, до 17 метров 23 сантиметров по диагонали.

Наномиллимитровых никто не видел ввиду их некоммуникабельности. Поэтому о них ничего не известно кроме того, что они читают мысли на расстоянии.

В отличие от нанометровых и микромилиметровых пришельцев, у миллиметровых есть крылья. Их укусы смертельны.

Ведут паразитический образ жизни. Забираются в карманы, портсигары, стаканы и огурцы. Могут бегать по стенам и сидеть на них.

Пришельцы четвертого типа человекообразны, легко приручаются. От человека ничем не отличаются кроме национальности.

Длинные живут на больших глубинах или больших высотах. Питаются облаками и сёмгой. В настоящее время ввиду угрозы полного истребления их отлов ограничен.

Обычно интересуются подробностями встреч людей с гуманоидами. Как Вы понимаете, все эти сведения совершенно секретны. Поэтому приведу только часть их.

Вот факт засвидетельствованный юридически. Шофёр второго автопарка сицилийского города Орлополя Игнатюк 14 марта 1976 года сбил памятник ангелу хранителю города и еще семь человек. Авария произошла из-за летающей тарелки, внезапно вырулившей изза угла мэрии с превышением скорости света. На суде мистер Игнатюк убедительно опроверг утверждение Эйнштейна о невозможности движения быстрее света как ограничивающее безграничные возможности человека, а также факт находждения за рулем в пьяном виде. Греческий суд присяжных оправдал шофера Игнатюка и постановил взыскать ущерб с истинны виновников аварии, упорно скрывающихся от людей и их правосудия.

В результате общения с гуманоидами многие теряют уважение коллектива, деньги и память. Впоследствии общнувшиеся не могут вспомнить подробности общения, чем и с кем оно закончилось. И даже вообще было ли оно. Что является несомненных доказательствами инопланетного вмешательства в мозги.

В испанском городе Педрозаводске открыт стационар для возвращения общнувшимся памяти, утерянной ими в результате общения. С ними проводится разъяснительная работа и другие процедуры, с целью наталкивания на воспоминания. Усилия специалистов не пропадают даром. Уже 47 пациентов из 1200 вспомнили и порассказали немало интересного из жизни пришельцев. Остальным ещё предстоит вспомнить. Методика восстановления провалов в памяти разработана доктором Мерчисоном из университета Брехли. Главная суть этой уникальной методики сводится к тому, что вспомнившие делятся своими воспоминаниями с не вспомнившими. Все воспоминания немедленно секретятся и используются в публичных лекциях общества Мозги, а также в телелепередачах на всю страну.

Особенно участились сообщения о встречах с пришельцами после того, как летающая тарелка, замаскированная под северное сияние, совершила рейс по маршруту гражданской авиации. Вот одно из писем. “Раньше я стеснялся рассказывать о своей встрече с инопланетянином. А теперь вижу, что время пришло. Дело было на танцах. Я пригласил его даму, он мне вмазал, и когда я в порядке обмена мнениями попробовал ему вмазать по одному из  четырех лиц, гуманоид испарился бесследно”.

А вот случай общения человека с гуманоидом из породы человекообразных на личной почве. В французском городе Париже мадмуазель Бурже, ужиная в рестоаре ЛЯ ФАМ, обратила внимание на мужчину похожего на француза, который ел рыбу с ножа. Это показалось мадмуазель Бурже необычным и она решила вступить с незнакомцем в контакт. Речь его была замедленна и сбивчива, что сразу выдавало пришельца. Далее у мадмуазель в памяти провал. Она не помнит куда и зачем шли. Помнит только, что пришелец поставил над ней четырнадцать медико-биологических экспериментов. В результате которых у неё родился акселерат Паша Сергеев, который на третий день перестал плакать по-французски, по-русски и по-китайски, на третьей неделе встал на ноги, а в три месяца нарисовал на обоях карту звездного неба, писая на неё. Расчёты на сверхмощных компьютерах показали, что именно такая картина видна с планеты Тау звезды Лямбда, находящейся на расстоянии тридцати четырех сверхсветовых лет от Версаля. Что там холодная зима а в атмосфере много  спирта. Несомненно гуманоиды воспользовались методом передачи информации человечеству из тела в тело, чтобы рассказать об их нравах и политических убеждениях.

Нет сомнения, что ждать разгадки тайны НЛО-навтов осталось недолго. Либо шофёр Игнатюк сдержит данную присяжным заседателям клятву рассчитаться с лихачами со звезды Лямбда и приведет их в полицию, либо общувшиеся вспомнят разгадку хотя бы одной загадки, либо Паша Сергеев заговорит.

Глава 12. Монолог женщины с растроенной личностью

Доктор выслушайте меня… Ине кажется что если я разденусь до пояса, это будет отвлекать Вас от того, что я собираюсь сказать. Выслушайте ушами, не вооруженными стетоскопом.

У меня раздвоение личности. Каждый раз, когда я думаю одно, я говорю прямо противоположное. Каждый раз, когда я высказывают своё мнение, я готова вступить с ним в полемику. Во мне все время борются два человека, и, едва умолкает один, как тотчас берёт слово другой. Если же они начинают говорить одновременно, мне кажется что я начинаю сходить с того ума, который был мне с детства присущ.

Один из этих двоих – тёща, другой – свекровь.

Вы не слышите, как они во мне спорят? Какой вы нечуткий! Ах, Вам надо записать историю моей болезни? Тогда заводите две. Как зовут тёщу? Так же как и меня. Михайловна. Зачем вы задаете дурацкие вопросы? Да, и свекровь тоже зовут Михайловна. Я не понимаю, у кого из нас раздвоение личности? У меня или – извините за предположение – Вас?

Моя у них фамилия. Да, у обеих. Выслушайте меня три минуты, и мне больше не надо будет говорить ни минуты.

Как это началось? Внезапно. Когда моя Нинулечка вышла замуж за оболтуса Славку, я стала тёщей. Я не нервничаю, я переживаю. Пока мой младший, Вовусечка, гулял бобылем, ни о каком раздвоении личности и речи не было. Но как только паршивка-Лизка женила на себе моего мальчика, я стала сходить с того ума, который присущ мне с детства. Потому что я теперь и тёща, и свекровь одновременно.

И между этими двумя ипостасями разрываюсь. Потому что если как тёща я за, то как свекровь наверняка против.

Да вот давеча. Прихожу к Вовусе – а он в мыле. Бедный мальчик! Эта неженка разлеглась, как королева, ей видите ли, утром понежится хочется. Естественно во мне просыпается свекровь. И мысленно говорит в адрес невестки всё, то она про себя про неё думает. Да – про себя но про неё. И идёт к Натульке – остыть и утешиться. А открывает этот зятёк, весь в мыле, спрашивая со гневом почему моя Нинулельнка моё сокровище, в постельке нежится.

- Наглец – говорит во мне тёща – изверг! Моей девочке, моему цветку расцвести как следует не даёт! Он хочет, чтобы она, как я, перешла от бутона к увяданию, в обход расцвета.

И начался внутри меня гвалт, и продолжался до вечера. Когда Лиза с Нинуленькой вдруг вместе пришли ко мне, летая по потолку от счастья с французскими негижами под мышками. И стали тут же испытывать их на себе. И спрашивать мое мнение. Нет, не как матери. И не как свекрови. А как женщины.

- Зачем замужней женщине нигляж – говорит во мне женщина свекровь, глядя на Лизку – Перед кем ей разоблачаться?
- -Неужели моя незабудочка не может позволить себе себя прилично раздеть! - Вступает женщина-тёща – Неужели она должна доверить свою красоту только взглядам этого одного узурпатора?

И они обе во мне – свекровь с тёщей – сцепляются, возвысив свои сопрано, и вступают в такой телемост – хоть стой, хоть падай. Нет не в телемост по телевизору. И не в теле-мост по телефону. Я же говорю – в теле-мост. То есть мост в теле. Одном и том же. Не выходя из меня. Или что то же самое, не выходя из себя.

Ну вот, кажется, опять начинается. Вы слышите доктор? Не надо успокаивать меня руками. Что вы там прописали? Дать детям жить своей жизнью? Что вы такое прописываете мне, доктор, им же еще и тридцати нет! И потом: разве теперь кто-нибудь знает, что такое семья? И кто что кому должен, когда никто никому ничего не должен? Вот и приходится всю жизнь разрываться. Между свекровьей и тёщей, между работой и женщиной, между сердцем и мозжечком.

Что вы говорите? Раздвоение растроенной личности это уже не патология? Разве патология бывает уже или не уже? И что вы называете патологией? То, что встречается реже, чем норма? От вас с ума сойдёшь, доктор. С того самого, который присущ мне с детства. Вы случайно не того? В смысле того же самого раздвоения, что и я? Как? И Вы разрываетесь? Я так и знала. Между кем и кем, доктор? Поговорите со мной еще две минуточки, положа руку на сердце – не на моей сердце, которое бьется под грудью, на ваше – и вам уже ни о чем ни с кем не надо будет поговорить.

Глава 13. ДОБРО И ТЯГА К НЕМУ

Размышления волоокой блондинки

В младенчестве таком раннем, что я еще не была даже девочкой, мама стала учить меня, к чему надо стремиться. Стремиться надо к добру. А я скажу Вам по секрету между нами девочками, была послушная девочка. Которая всегда делала так, как учила мама.

А когда подросла и научилась самостоятельно говорить, место мамы заняли подруги по парте. Я жадно тянулась к всему с присущей мне любознательностью. Всепобеждающая сила добра запала в мою девичью душу на литературных примерах, которые заразительнее, чем корь. Так тяга к добру стала моей всепобеждающей страстью.

Шли годы. Я мужала и хорошела. И когда место школы заняла жизнь, моё мировоззрение было сформировано ею. Вырвавшись их белого школьного фартука на свободу от обязанности одеваться, как остальные, я сразу стала стремиться к тому, чему меня учили изо всех моих духовных и физических сил. Говоря между нами девочками (даже если некоторые из девочек ушли в женщины, для меня каждая, у которой под грудью бьется женское сердце,  девочка) сил и дарований во мне, как денег у Стёпы-фарцовщика: не занимать.

Теперь вы уверена поняли, почему мой смысл жизни – добро. Не какое-то небесно заоблачное, а конкретное. Как товарищ, пожелавший остаться неизвестным.

И вот перед вами я эпохи расцвета. При одном взгляде на которую ясно, что мне за бесцельно прожитые годы не больно, а прямо наоборот.

Что-что, а добро у меня есть.

Не будем впадать в пошлость, как Волга в Каспийское мое. Не будем говорить о том, что надето на мне сверху и снизу, снаружи и изнутри. Но даже если взять одну бронзовую люстру, которая в коньячной повешена, и два канделябра к ней, то это уже золотой самородок.И чтобы добыть его, мне не было нужно семь лет копать золотые сибирские прииски – я приискала её за семь рубликов у одной верующей в Христа старушенции.

К добру я стремлюсь с полной самоотдачей. Не заумно-заоблачному, как некоторые шизанутые, а к тому, чтобы оно у меня было.

Всепобеждающая сила добра предстала передо красной девицей мной во всей своей мощи на конкретном личном примере. Раньше, когда я шла по улице в своей шубке из норки на воротничке, я не могла шагу ступить. А теперь, когда шубку с норкой там, где у генералов погоны, с меня снял пожелавший остаться неизвестным товарищ, мужчины на меня больше не оборачиваются. Такова всепобеждающая сила добра, которая привлекает воров.

Двадцать один год жизни я жила только мыслью о добре и стремилась только к нему. Боже, как я была наивна! Как многого не понимала! Прозрение наступило внезапно: две недели назад в два часа сорок одну минуту после полудня. Когда с меня сняли розовые очки. Кто открыл мне мои голубые глаза во всю высоту? Товарищ пожелавший остаться неизвестным. Похожий на первогокак две капли воды не внешностью, а тем, что он со мной сделал. Этот незнакомый товарищ (а все советские люди друг другу товарищи – даже заклятейшие подруги и те!) снял мои розовые очки поляроид так мастерски, что только на улице я заметила, что помимо добра в мире есть также и зло.

Одиннадцать дней и ночей добро и зло для меня были независимы друг от друга, как подруга от друга. И только тогда, когда товарищ, пожелавший остаться неизвестным – третий по счету – покусился на мой гардероб, я поняла, что зло и добро находятся в неразрывной взаимосвязи. Как супербаба с суперобложки Клейбоя и чувства к ней. Между нами девочками. Даже если некоторые из них мальчики.

Одни думают, что добро это добро. Другие что добро это зло. На самом же деле, зло не само добро, а тяга к нему. Особенно если это добро моё. А так как добра с повышением жизненного уровня населения с каждым минувшим годом становится все больше и больше, бороться с тягой к нему становится все трудней и трудней.

Не надо путать тягу пожелавшего остаться неизвестным товарища к моему гардеробу с моей тягой к ломберному столику, на который старушенция с Лиговки по сей день ставит чайник, но мне отдавать ненужное ей добро отказывается наотрез.

Вор такой же человек, как и мы все. Как всех советских людей вора тянет к добру. Только к чужому.

Нет худа без добра – не буду отрицать народную мудрость. Но жизнь совсем без добра не к добру.

Возможно не в деньгах счастье – но и без денег счастья нет.

Деньги зло – но на них можно купить добро.

Чужая собственность это добро, но тяга к ней – зло.

Зло это одна, но пламенная страсть к добру.

Поэтому борьбу со злом надо начинать с борьбы с добром.

Не каким-то заумно-заоблачным, а конкретным. Как три незнакомых друг с другом товарища, которым и след простыл.

Записал услышанное слово в слово с переводом мыслей и слов с языка девичьего воркования на русский, которым говорят остальные                                                                                                                   

Юрий Магаршак                                                                                                             

1963 год март пятница

Глава 14. РАЗГОВОР С ЭСТЕТОМ

В зале Эрмитажа, в котором находятся картины Леонардо, ко мне подошёл озабоченный парень с записной книжкой в руке и фотоаппаратом через плечо.

- Это какой музей? Эрмитаж?

- Вроде бы он.

- Ты местный?

- Местный.

- Тогда наверное знаешь. Где у Вас тут Мону Лизу повесили? Говорят, где-то здесь. А то столько залов – заблудишься.

- Мона Лиза повешена в другом месте – осторожно ответил я, вглядываясь в лицо парня: не буйный ли. 

- В каком?

- В Лувре.

- А как к пройти к этому Лавру?

- Пройти к нему трудновато. Лувр не в Эрмитаже.  

- Ччерт. Не в тот музей попал. И как в него отсюда добраться?

- В смысле?

- На каком автобусе?

- На автобусе до Лувра из Эрмитажа Вы не доедете. 

- А на чем? На метро? На трамвае? Или только лишь на такси?

- До Лувра вообще нельзя доехать на городском транспорте.

- Почему?

- Потому что Лувр в другом городе.

- Каком другом? Конкретно.

- В Париже.

- Чччерт. А Париж где?

- Во Франции. Это через Европу. Но туда не так то просто попасть.

- И чо же теперь делать?

- Может быть, вам надо посмотреть не Мону лизу, а мадонну Литту того же художника.

- Какого того же? Как фамилия?

- Винчи.

- Такого не слышал.

- Вместе с именем и предлогом Леонардо да Винчи.

- Наверно это мадонна Литта. Нюрка неразборчиво начирикала что посмотреть надо. И что?

- А то, что Мадонна Литта Леонардо да Винчи находится в этом зале.

- Правда? И где висит?

- Она в общем то не висит. Она на полу стоит.

- Где?

- Вот. Почти прямиком перед вами. Не считая толпы.

- С толпой мы разберемся в два счета – уверенно заявил парень – Ну ка, разойдитесь ребята.

Народ шарахнулся, мгновенно очистив путь. Парень секунды три смотрел на картину, после чего снял с плеча фотоаппарад ФЭД и произнес повелительным тоном:

Щелкни меня.

- С удовольствием – отозвался я и, встав на носки, изо всех сил щелкнул просителя по лбу. Щелчком, который в далеком детстве мальчишки называли “дать щелбана”.

Парень уставился на меня немножечко обалдело.

- Ты чего это? Сдурел? Или хочешь, чтобы я тебя хуком положил рядом с этой картиной в накаут? Так у меня это в два счета.

- Но ты же просил тебя щелкнуть. Вот я и щелкнул.

- Я не в том смысле щелкнуть меня просил – уяснил парень потирая лоб. – Я в смысле на фотопленку фотоаппарата. Чтоб дома видели, что побывал. Изувековечь, будь другом.

Я взял в руки фотоаппарат и примерился. Парень между тем разогнал экскурсию как орел уток, полукругом, чтобы в кадр лишние женщины не попали. Подбоченился и повелительно кивнул.

- Жми.

Я нажал на кнопку. Вспыхнул блиц (что вообще то в Эрмитаже запрещено). После чего на одной кадре были увековечены два шедевра: живой и бессмертный.

- Для Нюрки доказательство, что не запил и отдыхал культурно – пояснил парень, отбирая фотоаппарат. – Экскурсия у нас профсоюзная для передовиков производства. Бесплатная. Вот я и прибыл. И обхожу.

Парень повесил фотоаппарат на плечо, вынул из штанов записную книжку, полистал и спросил озабоченно:

- Где у вас тут Аполлон  Бельвендерский?

Глава 15. Распределение ролей в молодежном театре

Товарищи актеры, прошу перестать кряхтеть. Собрание молодежного театра объявляю открытым. На повестке дня – распределение ролей в пьесе “Ромео и Джульета” английского драматурга Вильяма Шекспира.

Несколько установочных слов о драматурге. Это бесприкословный гений, несмотря на некоторую пессимистичность концовок и чрезмерное обилие трупов, которое затрудняет постановку его трагедий на малой сцене.

Начнем с роли Джульетты. По пьесе это четырнадцатилетняя девушка, исполненная чувств и интима. На эту роль предлагаю две кандидатуры: Анна Анновну Анненскую и Веру Веровну Веринскую.

Анна Анновна работате в нашем коллективе уже сорок лет и за это время зарекомендовала себя, как чувственная женщина, которой под силу секретарство в партийной организации. Не всякая женщина сможет естественно покончить с собой в пятом акте, но Анна Анновна сможет. Если ей дать волю, она бы и с нами покончила. Так что дать ей роль Джульетты необходимо хотя бы из чувства самосохранения коллектива.

Вторая кандидатура – Вера Веровна, старейшина русской сцены. Еще в 1935 году её, уже зрелую женщину и актрису увидел великий режисер нашей области Пафнутий Пафнутьевич Пафнутьев. Его слова о её мастерстве до нас не дошли. Но то, что он оценил прелести актрисы как женщины, вошло в историю театра.

Не будем скрывать: Вера Веровна так много повидала, что у неё есть что передать педерастающему поколению и чем поделиться. И хотя она вот уже двадать лет на заслуженном ею отдыхе, она всегда готова – как коммунистка – ленинка и как актриса героиньческого амплуа – сыграть роль Джульеты в честь шестидесятилетия ее первого появления в этой роли.

Переходим к Ромео. Андрей Андреевич, если Вы не откажитесь,… Андрей Андреевич, где вы? Мы помним, что вставать вам тяжело не говоря уже об ходить. Но для ваших восьмидесяти семи вы сохранились отлично! Поколениям, следующим за вами, такая форма в вашем возрасте не грозит. Так вот товарищи на роль Ромео может быть только одна кандидатура. Для того, чтобы сыграть молодого человека, нужны годы и годы, дабы осмыслить его со стороны зрелости.

Какое все-таки счастье, что наш театр так молод душой. Придет время, когда представители опытного поколения широко раскроют перед молодыми артистами театра дверь на зеленую улицу. Когда и им стукнет лет сорок или же шестьдесят. А пока придется вам, товарищи молодые, перебиваться на ролях монахов, кормилиц, толпы и звуков за сценой.

Глава 16. Феномен Феноменович Феноменище

У Филиппова была поразительная память. Ему ничего не стоило прочесть страницу, а затем повторить её – слово в слов. С одинаковой лёгкостью, играючи запоминал он стили Блока и технические отчёты, юмористические рассказы и научные монографии. Но все-таки лучше всего он запоминал имени, отчества, фамилии с их телефонами и должностями. Он по не весь телефонный справочник, а выборочно. Филиппов держал в голове имена, отчества и фамилии анчалников главков и директоров магазинов, министров и членов ЦК,  генералов и маршалов, секретарей Ленинградского Обкома КПСС и генералов ГБ, управляющих трестами, винными и елисеевскими гастрономами, управлящих трестами и руководителями учреждений – от академических институтов и следователей прокуратуры до мясников и налоговых инспекторов. С их домашними телефонами и кругом знакомых и родственников.

Пользовался Феномен Феноменович (как его в глаза и за глаза друзья называли) своим хобби редко, но зато с неизменным блеском.

Как то вечером Филиппов сдрузьям шел в ресторан Садко (на первом этаже Европейской Гостиницы, который незадолго до этого был открыт). У входа стояла разноязычная очередь: не так, чтобы маленькая, но и не грандиозная, как если б давали туалетную бумагу или на спектакль Идиот с Смоктуновским в одноименной заглавной роли: человек двести. Друзья приуныли и робко примостились в хвосте.

- Одну минуточку – тихонечко произнес Феномен Феноменович. Зашел в телефон автомат, находившийся на углу улицы Бродского с Невским буквально в десяти метрах И набрал номер.

- Ресторан Садко? Приемная директора? Ивана Никифоровича пожалуйста. Кто говорит? Сургучов говорит. Помощник первого секретаря обкома КПСС Толстикова по международным вопросам. Иван Никифорович? Здравствуйте. Говорит заместитель Толстикова Сургучев. В эту минуту к Вашему ресторану приближается делегация стахановцев из Улан Уде. Победителей всесоюзного соревнования. Указание Толстикова: принять в банкетном зале по категории А.

После чего повесил трубку, выждал минуты две, повелительным жестом повлек за собой друзей к ресторанному входу, сделал швейцару повелительный знак и повел ничего не понимавших друзей  сквозь заветную дверь, ведущую к дефициту, за которой их встречали директор и две фигурантки в белых халатах с русским народным орнаментом официанток. Затем в гардероб, где каждого аккуратно раздел с этикетом, подобным тому, как в елизаветинской Англии снимали и цилиндр и плащ с английских лордов и рядовых джентльменов. А там и в банкетный зал, в котором на сервированном как для приезда Неру у же стояли флажки бурятской АССР и Российской Федерации.

В другой раз он был в парке культуры и отдыха. День был жаркий и около единственной торговой палатки вилась мощная очередь, уходящая за горизонт. Филиппов подошел к автомату (не автомату продажи газированной воды, появившемуся на улицах и площадях незадолго до этого, а к телефон-автомату) и набрал номер.

Алло. Это Николай Никифорович? Здравствуйте Николай Никифорович. С вами говорит Филиппов из управления. В настоящий момент в возглавляемый Вами парк культуры и отдыха направляется японская правительственная делегация. Из Смольного кавалькада волг выехала в направлении юго-запада четыре минуты назад. Товарищ Толстиков приказывает в течение двадцати минут развернуть торговлю на уровне лондонского Гайд Парка. Об исполнении доложить.

Через двенадцать минут к ЦПКО подъехала вереница грузовиков и автобусов. Продавщицы и продавцы в белоснежных халатах как одуванчики, разлетелись по всем уголкам парка, рабочие в комбинезонах лучших французских фирм, носили и подносили ящики, покрытые покрывалами цветом напоминающим бархат. После чего на удивление граждан всего Союза, повсеместно: от Лодочной Станции до аттракционов, а также у подножий гипсовых статуй дискобола а ля Мирон в трусах и гребчихи с веслом, была начата торговля не только лимонадами и квасами, но и бутербродами с семгой и икрами обоего цвета. “Эко – дивились граждане – да это же прямо таки коммунизм досрочно наступивший какой-то”.

Подобные шутки Феномен Феноменище выкидывал довольно часто. Можно даже сказать, почти каждый день. И всегда с неизменным феноменальным успехом! Из чего следовало, что его понимание того, как устроена Советская Власть было таким же феноменальным и не знающими себе равных, как и запоминание однажды услышанных или увиденных телефонов. Сам он результатами своего необыкновенного дарования не пользовался. Не доставал он себе ни холодильников вне очереди, ни хрусталя по себестоимости. Нет! у него были явные пацифистические и бескорыстнические наклонности, что само по себе в Советском Союзе являлось, разумеется (вопреки официально провозглашаемой идеологии) патологией, граничащей с Верой в существование Бога. Друзьям такая патология нравилась, хотя, если разобраться, подобная странность поведения должна была бы их насторожить.

Так продолжалось из месяца в месяц, из года в год. Пока в один замечательный день (не менее и не более замечательный, чем все остальные дни в Советском Союзе) телефонно-деловая активность Феномен Феноменовича приняла совершенно неожиданный оборот. 

Накануне Филиппов по поручению местного комитета навестил товарища по работе Машу Д. Молодого специалиста, недавно ставшего матерью. Принеся от месткома подарок: соску и три яблока. Молодая мать, как водится у Советских Людей, поблагодарила местком, партком, Политбюро во главе с Леонидом Ильичом Брежневым, и родную Компартию за проявленную к ней чуткость, после чего, в порыве откровенности, поделилась заветной думой (она же мечта): о ясельках. В которые ей абсолютно необходимо устроить своего малыша. При отсутствии которых она лишена возможности на свое рабочее место пойти ввиду невозможности оставить новорожденного без присмотра.

- Сейчас мы это уладим – сказал Филиппов. – Есть у Вас телефон?

Телефон оказался в единственной комнатушке, в который жила Маша. Что для дальнейшего имело ключевое и губительное последствие. Поскольку последующий разговор филипова молодая мать слышала от первого до последнего слова. А разговор этот был таким.

- Григорий Пантелеймонович? Говорит Филиппов, заместитель Неведомского по оргвопросам. Как там у вас? План выполняете? Перевыполнили на четыре процента? Поздравляю с знатным подарком стране. Григорий Пантелеймонович, а тут на вас сигнальчик пришел. Да да, в нашу компетентную организацию. Не на вас лично, а о затруднительном положении в которое попала подведомственная вам мать Дмитриева Мария Николаевна, недавно ставшая… Что? Вы уже в курсе? Проявляете чуткость? Чуткость Григорий Пантелеймонович, лучше, чем бдительность. Но как там насчет яслей? Трудно? А если постараться? Сделаете? Об исполнении доложите? В недельный срок, Григорий Пантелеймонович, в недельный срок. Ну есть. Привет от Анатолий Максимыча.

Молодой специалист Маша Д. ночью не сомкнула глаз до самого утра. А когда на рассвете (дело было зимой, когда в Ленинграде светает после того, как население пришло на работу) к ней подобострастно почти приполз председатель месткома одного из главных заводов Города, с букетом гвоздик в правой руке и направлением в ясли в левой, она разрыдалась и чистосердечно все, что слышала, ему выложила.

- Этого мы так не оставим – сказал председатель месткома, и ушел, подняв брови. Но букетик с гвоздиками и направление в ясли всё-таки оставив на столе.

На следующий день было назначено слушание персонального дела.

_ Да как же ты мог, товарищ Филиппов взять на себя бремя выдачи себя за другого? Тем более за очень начальственное лицо? Понимаете ли вы, чем это для тебя пахнет? И вообще, что это за первоапрельские шуточки в ну совершенно нешуточный день?

- Не вижу тут ничего предосудительного – непринужденно ответил Филиппов. - Молодая мать Машенька такая милая, такая деликатная, что я не мог не сделать ей это маленькое добро. Которое совершить было тем более необходимо, что иного пути кроме как пойдя на выдачу себя за не себя, для совершения доброго дела у простого советского человека нет.

Партком молча переглянулся. Стало ясно, что товарищ не в себе. Вопроса в том, что нужно доложить, куда следует и принять меры, не было. Вопрос был лишь в том, куда стукнуть: в милицию, в психиатрическую или в Компетентые органы. Решили остановиться на психбольнице как на компромиссном умеренном варианте.

Когда приехали санитары, Филиппов звонил по телефону кому то.

- Здравствуйте – сказали Филиппову санитары, широко улыбаясь. - А вот и мы.

- Здравствуйте – ответил Филиппов. – А вот и я. Вас, кстати, просят подойти к телефону.

- Нас? Санитары пришли в изумление. Один из них, наиболее дюжий, подошел и с минуту слушал, что говорит ему трубка.

- Чего? Ты мне указания будешь давать? Член ЦК КПСС вшивый. Еще немного поговоришь – и следующим мы за тобой приедем.

И брякнул на рычаг трубкой. После чего Филиппов был без сопротивления взят.

Провожать его вышли на улицу всем коллективом. Даже за проходную, хотя в любое другое время это могло быть расценено не только, как нарушение режима, но и как политическая демонстрация.

- А кто бы мог подумать – шептали рабочие, инженеры и мастера друг другу на ухо. – такой милый, такой услужливый, такой дружелюбный.

И хорошо делали, что шептали. Потому что если бы говорили во всеуслышанье, это могло бы рассматриваться как антисоветская демонстрация. И бунт.

На прощание Филиппов сказал главному инженеру завода: Сегодня Вам привезут новую американскую аппаратуру. Не удивляйтесь и не отказывайтесь. Оприходуйте, ставьте на иностранную поточную линию передовиков и начинайте перевыполнять план втрое и вчетверо.

После чего сел в психиатрический незнамо что: не то черный воронок, не то скорая помощь. После чего исчез. В смысле не только из вида, но также и из списка сотрудников. То есть о Филиппове вспоминать вспоминали, не тридцать седьмой все таки год а как никак оттепель, но вспоминали по двое, максимум по трое. Вполголоса. Или вообще молча.

В психиатрической больнице имени не то товарища Скворцова-Степанова, не то товарищей Скворцова с Степановым, Филиппова приняли как родного.

- Здравствуйте – сказали ему душевно – Садитесь. Гостем будете. Что ж это Вы, а ?

- Гостем? В таком случае я могу уйти по-английски – не прощаясь? Хотя уйти по-русски: сначала попрощавшись, а потом пожавши всем руку, тоже согласен. Прощайте и я пошел.

Услышав эти слова психиатры поняли, что перед ним непростой случай. И прежде чем продолжить беседу с вновь прибывшим (точнее с вновь поступившим) вызвали главврача пользовавшейся среди диссидентов и правозащитных организаций во всем мире не очень хорошей славой Федора Измайловича Кричевского. Потомственного главного психиатра города. Отец которого был автором учебника психиатрии при Николае Втором, а пра-пра-прадед лично еженедельно в соответствии с поставленным государем-императором Николаем Первым диагноза Чаадаеву “психически ненормален” обследовал автора крамольных Философских Писем еженедельно до самой смерти. Подтверждая поставленный Самодержцем диагноз.

На беседе с Филипповым присутствовал также некто в белом халате с военной выправкой. Который оказался куратором психбольницы от органов.

Филиппов охотно разговорился, как будто не понимая, с кем говорит. Феномен Феноменович поведал новым друзьям в белых халатах (а у него все люди были друзьями, почти как у Иисуса сами понимаете Христа) и серых халатах (санитаров, бдительно дежурившим за его спиной) о том, как в минувшее воскресенье он по просьбе приятеля директора птицефабрики летал в Москву на футбольный матч в специально заказанном им на них двоих самолете ТУ 104. О том, что все работники конструкторского отдела хотя на работу в дубленках канадского производства. И что его заветной мечтой является приобретение картины Джоконда из Лувра, которую он затем собирается подарить Эрмитажу.

- А вы уверены, что это возможно? – спросил Федор Измайлович, среди прочего собравший блестящую коллекцию живописи сумасшедших.

- Конечно. Для Советского Человека невозможного в мире нет!

- А картину Ван Гона для нашей больницы раздобыть сможете?

- Постараюсь. Но для этого мне надо свободный доступ к телефону иметь. И чтобы мне отовсюду могли перезванивать.

Говорили долго и обстоятельно. В палату Филиппова перевели только к вечеру. Сердца новых товарищей по палате (которым Филиппов так и представился: Феномен Феноменович) завоевал за несколько минут. А еще через час был душой психиатрического общества. Причем и врачей, и маникально-депрессивных, и буйнопомешанных, и вялотекущих шизофреников, и медсестричек, и санитаров. Он сыпал стихами и изречениями, в потоке которых было не разобрать,  когда кончаются Вольтер, Бернард Шоу и Гоголь, а где начинается рассказчик. Ну а о том что анекдоты рассказываемые Филипповым, были как наипоследнейшие, так и ветхозаветные, в его устах немедленно обретавшие актуальность –это само собой.

В третьем часу ночи в коридоре 13 отделения послышались жесткие мужские шаги. Дежурный врач дремавший за своим столиком, тряхнул головой и поднял глаза. Перед ним стоял новый незнакомый ему пациент.

- Не хотите ли прокатиться по Ленинграду? Спросил он. Дежурный с неожиданной охотой откликнулся на предложение.

С удовольствием, голубчик. – ответил он с подкупающей теплотой – вот только не поздно ли?

- Отнюдь – ответствовал новобранец психиатрического полка – ночной Ленинград красив по особому!

- Совершенно с вами согласен – стремительно согласился врач. Да вот беда: трамваи уже не ходят.

- У меня машина – парировал пациент веско.

- Машина? У вас машина? Прекрасно. Так и запишем. Предлагает прокатиться по Ленинграду в его машине. Кстати, мы с вами еще не знакомы. Моя фамилия доктор Васильков, а ваша какая? Филиппов? Так и запишем. Три часа ночи. Предлагает автомобильную прогулку по Ленинграду. Состояние возбужденное, глаза бегают в разные стороны.

- Машина… Какая у Вас машина, голубчик? Москвич? Запорожец? Мерседес-бенц?

- Обычно за мной приезжает Волга. Черного цвета большого начальства.

Новая? Старая?

- Сейчас посмотрю. Позволите в окно заглянуть? – и не дожидаясь дозволения видеть, Филиппов подался к окну, закрытому железной решеткой, как в тюряге, и всмотрелся: Новая волга. Номенклатурного черного цвета. С сопровождающим в чине… по моему лейтенанта. И мигалкой на крыше.

- Превосходно. С мигалкой на крыше… Так и запишем. Вот только голубчик, погода сегодня не ахти – вкрадчиво произнес врач, закрывая историю болезни – да и дежурство у меня до утра, не имею права отлучаться из отделения, служба такая. Давайте лучше попутешествуем как-нибудь в другой день. Выспимся, отдохнем, таблетки примем и укольные впрыскивания, а там и прокатиться по Ленинграду будет не грех.

- Ну как знаете – согласился Филиппов без тени обиды. Что самое по себе с точки зрения советской психиатрии уже являлось признаком ненормального – Я ведь собственно хотел постараться для Вас. Но коли сегодня Вам путешествия не с руки, у меня к Вам просьба. В машине меня ждет лейтенант. Передайте ему пожалуйста, что я его отпускаю. Сегодня Филиппов останется в психбольнице и никуда не поедет.

- Непременно, непременно передам, голубчик. Слово в слово. – быстро согласился дежурный врач, незаметно делая знак санитарам, и чтобы не раздражать больного раньше чем это надо, вышел на улицу, в то время как санитары нежно укладывали Филиппова баю-баюшки.

Улица дохнула на врача свежестью старого парка Он вздохнул глубже, наполнив легкие органы порцией чистого, ароматного воздуха, почему-то смешанного с парами бензина. Врач вздрогнул и поднял глаза. В двух метрах от него стояла черная Волга. Из Волги вышел лейтенант в форме бронетанковых войск, откозырял, раскрыл дверцу и замер, выжидая.

Врач обомлел. На своем психиатричном веку он слышал немало бредов. Но впервые на его глазах типичный бред превращался в типичную явь.

Между тем лейтенант продолжал стоять у раскрытой дверцы, и надо было что-то же делать, хотя и неясно, что именно. Раздумывать было некогда и врач, вопреки всякой логике сказал то, что говорить совсем не собирался, то что приказал произнести Феномен Феноменище:

- Филиппов просил передать чтоб вы его не ждали. Сегодня он заночует у нас.

Казалось после подобного несомненно абсурдного заявления лейтенант должен был по крайней мере удивиться. Но он лишь откозырял, отрапортовал СЛУШАЮСЬ и сел в машину. Волга сделала разворот, помигала мигалками и умчалась в туманный призрак. Оставив врача Веселова в состоянии тяжелого изумления. Граничащего с начинающимся диагнозом на положение в отделение, в котором он в эту ночь дежурил.

Наутро Филиппова опять вызвали на консилиум.

- Что это значит? – строго спросили его.

- О пустяки, ответил Филиппов, широко улыбаясь – просто я по телефону автомату набрал код внутренней связи Ленингадского Военного Округа, и представившись дежурным по военно-медицинской академии, сообщил, что в настоящий момент в больнице находится всемирно небезызвестный хирург генерал Филиппов. За которым необходимо прислать машину в три часа ноль ноль минут ночи для доставки куда прикажет. И приказал об исполнении доложить.

Выписывался Филиппов через три месяца. По настоянию Федора Измайловича. Хотя куратор из органов был категорически и политически против. Утверждая, что этот феномен, для которого социалистические барьеры не существуют,  для Советского Строя бесконечно опасен. Однако потмственный психиатрический авторитет Федора Измайловича превозмог подполковника. Который угрожал пожаловаться напрямую Андропову.

- Это какому Андопову? Юрию Владимировичу? Так это же мой приятель. Я для вашего ведомства лично обеспечил в Испании неприкосновенность после разоблачения агентуры.

Провожать Филиппова вышли всем коллективом больницы.

- До свидания – всхлипывали пациенты, утирая рукавами пижам выступившие на щеках скупые сумасшедшие слезы.

- До скорой встречи, товарищи – отвечал Филиппов, пожимая протянутые к нему руки друзей. Наконец, выписываемого пригласили в кабинет Заведующего Отделением.

- Ну как, больше не будете бедокурить, дружочек? – ласково спросили при  выписке.

- Что вы ? К чему мне это теперь – просто ответстил Филиппов. – Я стал другим человеком с другим человеком.

- Ну а телефончики помните?

- Помнить то помню, такое не забывается, но чтобы злоупотреблять ими ни ни. Можете на меня положиться. Не в буквальном, конечно, а в обходительном смысле этого термина.

- Вот и прекрасно дружочек- похвалил завотделением. Звонить вы конечно можете, на то он и телефон, но злоупотреблять ни ни.

И понизив голос до баса, продолжил:

У меня к Вам дружочек маленькая просьбочка. – Произнеся это, заведующий отделением замялся – понимаете ли, сегодня в БДТ премьера, билетов не достать днем – с огнем. Ну и … вы меня понимаете? Это ведь не злоупотребление: знакомства. Старые связи….

- Конечно я вас понимаю. И еще как! Воскликнул Феномен Феноменович – Это действительно пустяки.

Вечером заведующий отделением вместе с врачами, медицинскими братьями, медицинскими сёстрами, психиатрическими отцами и матерями, санитарками, нянечками, санитарами с смирительными рубашками за плечами, кураторами от Органов и Обкома, и сопровождающими их лицами определенного и неопределенного пола сидели в литерном ряду большого драматического театра вместе с самим Филипповым, успевшим переодеться в гражданский костюм, и наслаждались непревзойденным искусством непревзойденных мастеров, представляя собой делегацию победителей Всесоюзного соревнования ударников производства - нефтяников Каспия.

Глава 17. Сага о двух Надях

Молодые люди, мой вам совет. Не заводите двух девушек с одинаковыми именами. Не то наверняка вляпаетесь в ситуацию, в которую даже доверчивый женский мозг, вооружённый самой передовой логикой в мире, верить отказывается.

Не знаю как у вас, а у меня есть записная книжка. И в ней на букву “Н” записаны две Нади. Одна под одной.

Первая Надя – Надежда. Актриса. Боевая подруга полусвета. Это по амплуа. А по характеру помесь львицы с тигрицей. Видавшая виды и натюрморды.

Другая Надя – Надежда. Полная противоположность той, которая строчкой выше её. Строчкой не швейной машинки, а на бумаге. Швея-белошвейка. С которой меня связывают крепкие узы ниток. Своими золотыми руками она шьёт мне фирменные рубашки. Которые можно отличить от самых дорогих индивидуально заказанных прототипов фирм Бриори и Пал Зилери только вывернув самопал наизнанку. Всмотревшись с увеличительной лупой в то, что за лупой. Скромная, с тихими мягкими прикосновениями к пошиваемому. И к телу, если на теле кроме самого тела ничего нет. И при этом неправдоподобно красивая. С формами, которые одновременно в вкусе и Рубенса, и Боттичелли, и Тициана.

Не знаю, как у вас дело обстоит с тем, что болтается на плечах, а у меня после вечеринки с попойкой голова работает хуже, чем до нее. Поэтому когда наутро я позвонил Наде на нижней строчке, чтобы узнать, головы ли мои рубашки “Made in Italy”, я по ошибке набрал телефон, записанный строчкой выше. После чего произошел следующий разговор.

- Алллоу.

- Здравствуйте. Позовите Надежду, пожалуйста.

Пауза вполне объяснимая: я звоню в ателье, приёмщица пошла звать раскройщицу к телефону. Тогда как на самом деле соседка пошла стучать в комнату коммунальной квартиры, где спит звезда Ленинградской сцена красавица Надя после весёлой ночи.

Пауза показалось мне слишком долгой, затянутой. Наконец в трубке зашуршало и послышался хриплый голос:

- Надя слушает.

- Здравствуй, Надежда.

- Юра, ты? А почему так официально?

-Сюрприз – думаю – меня узнают по голосу среди сотен звонящих за день.

- О Надюша, какой сюрприз. Ты меня уже узнаёшь!

-А почему бы мне тебя и не узнать, Юрашек?

Какая неожиданная нежность – думаю. – Надо сказать женщине что-то приятное. Чтоб лучше шила.

- Ну как почему, Надюша. Вам наверное за день звонит столько клиентов!

Тяжёлая пауза. Которую я объясняю смущением.

- Не так много, как ты думаешь – промямлила трубка в конце концов.

- Не скромничай, мастерица. Весь город знает, что работаешь ты лучше всех в городе и клиентура у тебя обширная.

Трубка тяжело задышала.

- С чего ты взял? – произнесла она вызывающе.

- Мне так кажется. Скажи честно. Признайся. Сколько человек ты принимаешь в день?

Трубка перестала дышать, но не ответила.

- Наверно рядом начальница сидит –  думаю – Надежде неудобно при ней говорить. Надо переходить с личного на деловое.

- Ладно, раз ты хранишь профессиональные тайны, давай перейдем к делу. Сколько я тебе должен?

- За что? – спросила трубка таким ледяным голосом, звук которого мог бы превратить вулкан Ключевская Сопка в ледник. 

- Как за что? За то, что ты для меня сделала – ответил я беззаботно. После чего в трубке раздались короткие гудки. Надежда исчезла. Я тупо уставился в телефонную книжку, пытаясь объяснить происшедшее. И тут обнаружил, что позвонил не той Наде.

Что бы вы предприняли на моем месте? Правильно. Перезвонили. Именно это я и сделал. Наденька долго отказывалась подходить к телефону. А когда подняла трубку и выслушала мои объяснения, голосом вечной мерзлоты объявила, что я мерзавец и больше со мной она никогда в жизни разговаривать не намерена.

Надя не поверила моему объяснению, заключавшемуся в том, что я позвонил не той Наде. А с другой Надей, с которой думал, что говорю, у меня никаких отношений кроме пошивочных нет. Что в тот момент было чистейшей правдой.

Бывают в жизни ситуации, в которые ну просто невозможно поверить. И это одна из них.

С тех пор прошло полтора года – а Наденька, которая звезда артистических подмостков до сих пор, увидев меня, переходит на другую сторону улицы. У неё ко мне до сих пор ледниковый период.

Мораль сей басни – она же притча она же и быль. Молодые мужчины и люди, мой вам совет. Не заводите двух девушек с одинаковыми именами. А уж ежели завели, то не пишите их в записные книжки по алфавиту. А упорядочьте по какому-нибудь другому признаку. По которому их спутать нельзя. Не то рано или поздно обязательно вляпаетесь в ситуацию, в которую даже доверчивый женский мозг, вооружённый самой передовой логикой во Вселенной, верить отказывается.

 --------------------------

Посошок еще два года спустя. Вчера мы с приятелями направились в самый скандальный дом творчества в Ленинграде: в дом Журналистов. В ресторане которого – не знаю уж почему – всякий раз как я в нем бываю (а бываю нечасто) происходит либо какое-нибудь безобразие, либо драка.

Подхожу к швейцару, который меня знает и открывает.

- А эти двое со мной – не оборачиваясь и не останавливаясь, добавляю.

- А можно и я с вами – раздался женский голос из-за спины.

- Можно. Со мной эти трое.

Прохожу. Снимаю пальто. Иду во главе небольшого отряда, наподобие командора, в зал. Сажусь за накрытый на четверых вилками, ложками и стаканами стол. И вижу, что за столом с нами оказывается та самая Надя. С которой произошел описанный выше неописуемый разговор.

- Ой – говорит Надя, увидев мое лицо (а до этого видела лишь со спины). – Я лучше пойду.

- Ни в коем случае – отвечаю – Ребята, помните историю с двумя Надями, которую я Вам рассказывал? В которую вы не верили и были убеждены, что придумал? Так это та самая Надя, с которой я тогда говорил. Которую на сцене знает конечно весь город. Но если вне сцены Вы Надю не знаете, то познакомьтесь. Скажи, Наденька, была история с двумя Надями или же не была?

- Ой, мальчики, этот Юра такой наглец, каких я в жизни не видела. Хотя… А может быть то, что он рассказал, правда? Может быть и в самом деле спутал меня с другой Надей (в чем тоже ничего хорошего нет), но по крайней мере оскорбить не намеривался?

В этот момент принесли закуску и водочку. Мы выпили – и примирения наступило.

Глава 18. КАГОР И ВИВАЛЬДИ

Нога на ногу, с лицами отмеченными печатью безымянной богини скуки, два ленинградских сноба (чуть отроки как сказал бы по них поэт) 19и лет от роду каждый, из числа тех, кто охотно причисляет себя к сливкам интеллектуального общества, сидели за столиком буфета капеллы и пили кофе. Они пришли сюда где-то в середине первого отделения: свои люди, в пальто и шапках небрежно брошенных на подоконник - и молча, одними уголками губ критиковали исполнения органной фуги Баха (неземная музыка но крещендо не импонирует), звуки которой упрямо доносились сквозь добрый десяток плотно закрытых дубовых дверей.

Наконец неземная музыка смолкла и из зала расстался рокот плохо организованных аплодисментов, отдалённо напоминающий шум, издаваемый мотором грузовика идущего на подъём. Затем послышался топот десятков ног, перемежаемый шорохом настежь распахиваемых дверей. Сомнений быть не могло: к буфету приближалась толпа граждан, настроенных ничуть не менее решительно, чем такие, кто жарким июльским летом 1889 года с боем брал Бастилию.

Две ядрёные буфетчицы в белоснежный халатах, лишь кое-где усеянных радужными винными пятнами, одна из которых стояла у стойки с пивом и бутербродами а другая у стойки с чаем и пирожными, переглянулись. Но на их упитанных лицах не было заметно и тени паники. Напротив: спокойное величавое выражение появилось на них, какое обыкновенно бывает у тех, кто твердо вознамерился выполнить свой гражданский долг перед Родиной. С достоинством оглядели они арсенал бутербродов и батарею бутылок, как бы трезво оценивая свои силы, и приготовились отразить штурм.

Ещё мгновение – и наступила кульминация: с треском распахнулись двери буфета, и толпа готовая казалось всё снести на своём пути ринулась стойкам с криками “садись за столик” и “кто крайний?” Но подобно тому, как волны прибоя набегая на берег морской одна за другой откатываются назад исчерпав запас потенциальной и кинетической энергии в неравной борьбе с галькой, толпа отхлынула от стоек, а вновь прибывшие безропотно затихали где-то на дальних подступах к ним. Очередь нервничала и дергалась. Сначала её хвост рос, как у ящерицы, но по-видимому это была болезнь роста, ибо, когда вскоре наступило динамическое равновесие, он (хвост) понемногу успокоился и затих.

За столик, который оккупировали снобы, подсела парочка: мужчина и женщина, муж и жена, каждому лет от 40а до 50и, с двумя бутылками пива и бутербродами с сыром, и, как это сразу про себя отметили молодые люди, что называется из глубинки.

Как ты думаешь, старик – изрек вдруг один из чуть отроков: долговязый блондин в джинсах небезызвестный заокеанской фирмы и бордовом свитере навыпуск - Является фатализм нашей национальной чертой или же он суть эффект побочной продукции образования? Гляди: ни один человек, занимая очередь, не проверяет, за чем он встал. Кому досталась очередь за пивом, тот берёт пиво, а кто встал в очередь за чаем, тот платит за чай. Никто не перебегает и не создает безобразий или анархии. Порядок!

- Вы правы - вдруг подала голос женщина и почему-то покраснела. - Мы ведь с Вальком хотели чаю попить взять, а досталось пиво. Так так уж видимо суждено. Мы ведь не того, не подумайте, не алкаши какие-нибудь.

Молодой человек внимательно оглядел женщину и поднял густые, как у Брежнева, брови.

-  Напрасно вы извиняетесь, сударыня – баском внушительно произнес он. - Ведь каждого композитора принято слушать под строго определенный напиток. Среди музыкантов это общепризнанно. Дело в том, что слуховое восприятие для полного апофеоза должно подкрепляться адекватным вкусовым ощущением. Так вот: Бах отлично гармонирует с пивом. Среди музыкантов это общепризнано. Потому его здесь и продают. Управление торговлей находится в постоянном контакте с союзом Композиторов, а также с залами Чайковского и большим филармоническим залом.  Что же касается чая, то он традиционный напиток Бузони. Которого как известно принято сервировать с Бахом.

Произнеся эту тираду, сноб перевел глаза на приятеля. Причём было замечено, что он не улыбнулся и подмигнул. Что же касается слушательницы, то она была вся внимание. В её просторной, сколоченный на уровне мировых стандартов черепной коробке, заглушая праздный гомон масс, гулко стучала мысль.

ты слышишь Валёк что говорят умные люди? -подбоченясь спросила она мужа и, не обращая внимания на немедленно последовавший интеллигентный ответ:“слышу не глухой”, взяла в руки бокал наполненный жигулёвским и бестрепетно его выпила. Но не залпом, жадно и шумно, как пьют пиво в театральных буфетах всего мира 99% здоровых культурных людей, словно вырвавшихся из жарких объятий пустыни Кара-Кум, а маленькими глотками, закрыв глаза, с наслаждением видимым за версту – словом так, как пробуют коллекционные вина гурманы. Отпив примерно половину бокала, она медленно раскрыла глаза возвращаюсь из мира Грез к объективной реальности.

- Видишь, Валёк? А ты говорил: неприлично…неприлично! Ещё как прилично! Ну! Держи. Не стесняйся.

Произнеся это, женщина вынула из сумки воблу и пару яиц.

- Угощайтесь мальчики!

Но вдруг застеснялась.

- А это точно что-то Бах под пиво идет? Вы это наверняка знаете?

- Абсолютно точно - как атомные часы - вмешался в беседу второй интеллектуал, тоже белокурый, но бородатый. Вы знаете, с кем вы только что разговаривали? С самим Сергеем Рахманиновым.

- Очень приятно - женщина протянула стол через широкую силовую ладонь – Клава.

Пенящееся пиво снова было разлито по бокалам и все четверо дружно выпили и закусили с такими серьезными лицами, что можно ручаться: за последние 100 лет ни одна вобла не была ещё съедена в молчании столь же глубокомысленном и столь же сосредоточенном.

А ещё? - женщина аппетитно вытерла губы тыльной стороной руки. Бородатый закрыл бокал свой огромной, как у медведя, лапой.

Спасибо достаточно.

- Да я не о том, расскажите какие напитки под каких композиторов следует пить. В этой науке наверное много тонкостей а мы с Вальком, по части выпивона для усиления восприятия классики новобранцы.

- С удовольствием поделюсь с вами своими знаниями – охотно отозвался худощавый интеллектуал –  Как я уже говорил, пиво – напиток Баха. Лист идет под шампанское также как и Шопен. В этом отношении они Близнецы. Но есть нюанс для знатоков: Шопен идет под полусухое, а Лист под полусладкое. С креплеными винами обычно употребляют Берлиоза и Оффенбаха. Под кагор хорош Вивальди, под мадеру Гендель. Что же касается Моцарта, то как известно каждому меломану, его напиток – коньяк. 

- Как бы не перепутать… - по лицу женщины было заметно, что она думает. Под коньяк слушать Моцарта, под Вивальди пить кагор. Надо будет сообщить нашим. То-то порадуются!

И как бы чём-то вспомнив, добавила посерьезнев:

- А как с русскими композиторами? Чего под кого выпивать?

- Не трогай русских композиторов старик - пробасил бородатый отрок, опасливо оглянувшись по сторонам. – Дай нашим спокойно в гробу отлежаться.

Худощавый молодой человек развел руками искать когда вопиёт Глас народа, ничего не попишешь.

А под водку – встрепенулся вдруг Валя-муж. – Под водку никого или как? А может это того, засекречено?

В глазах у мужчины Вали была надежда.

Худощавый молодой человек не смог держать сдержать широкой располагающий улыбки.

- Отнюдь. Да будет Вам известно, что водка это напиток Мусоргского.

Валентин встрепенулся, вынул записную книжку и послюнявил на карандаш, приготовившись записать.

- Какая? Экстра? Особая?

- Любая. Но не более 100 грамм. И в единении с Мусоргским, глотать её надо с тоской. Если же количество выпитого алкоголя превышает 100 грамм в пересчете на спирт,он становится напитком Бородина. Под которого и выпивается.

***

После концерта народ культурно поаплодировал и разошелся, тоже очень культурно и без толкотни. Снобы выходили из буфета последними. На Дворцовой площади царило непривычное для морозного декабрьского вечера оживление. Снобы прислушались.

-Сто сорок шестой

 - Харьков

- Сто сорок седьмой

- Бутылкина

Сто сорок восьмые

- Липов и Аннушкина.

Снобы многозначительно переглянулись и подошли ближе. Интуиция их не обманула. Недалеко от Александрийского столпа, на крепком декабрьском морозце шла дружная запись на концерт из произведений композитора Бородина. Который должен был произойти через месяц.

*** 

Симфонический оркестр города Лыкова и по сей день вспоминает триумфальные гастроли в Ленинграде, прошедшие прямо-таки со сверхъестественным успехом, причина которого осталось до конца непонятной даже для дирижера.

- Настоящее искусство оно того – любит повторять он, отмечая с оркестрантами после гастрольных концертов наступление сумерек - Путь к сердцу Советской Народной Массы всегда найдет

Юра Магаршак

Ленин Град

1962 г

Глава 19. НИКОЛАЙ ДРУГ АКТЕРОВ

Марина Едкова, известная московская актриса, миловидная и миниатюрная, как статуэтка, изваянная природой в стиле рок-ко-ко-ко, с известным всей стране правильным ангельским профилем и еще более правильным русским фасом – словом превосходный экземпляр женщины 26-и лет от роду, находящейся если не в расцвете славы и красоты – и ибо мы обладаем поразительной способностью, вопреки всем законам природы, переходит от цветения к увяданию, минуя расцвет – то уж во всяком случае на вершине того и другого, перед началом спектакля гримировалась, попутно разбирая почту. Хотя в принципе, письма, приходящие от совершенно различных людей, живущих в разных концах нашей Родины, занимающихся совершенно различными делами и даже имеющих совершенно различный пол должны было быть, казалось, необычайно разнообразны по форме и содержанию. Однако подавляющее большинство их было похоже друг на друга, как два близнеца, привезенные в один вытрезвитель. Марина пробегала страницы по диагонали – в полном соответствии с методами школы быстрого чтения – и клала их в одну из двух пачек. В одной из которых послания поклонников начинались словами “С тех пор, как я увидел Вас на экране…” в другой же были собраны крики души, начинавшиеся, как правило, с тихого стона: “сегодня я всю ночь рыдала”.

Ну почему они все рыдают, идиотки? Почему? – иногда спрашивала себя Марина, мысленно пожимая плечами, и не находила ответа.

Третья пачка, или говоря языком дипломатов, третья корзина (что в данном случае более соответствовало истине) отсутствовала: оригинальные по содержанию письма приходили, как говорится, раз в кои веки. И таких писем у Марины за годы работы в театре и на экране накопилось больше, чем у многих ее более старших коллег: шесть.

Почта требовала времени, не столько даже роспись на открытке с собственным изображением, сколько написание адреса, на что у добросовестной Марины Едковой ежедневно уходило не менее часа. Зримую же пользу от этой переписки получала, кажется, только тётя Фрося, уборщица театра, гордившаяся тем, что когда-то вытирала пыль в уборной самого Станиславского (с воспоминаниями об этом выступившая по телевизору и получившая предложение даже написать мемуары: мои встречи с кабинетом Константина Сергеевича Станиславского) а теперь благодаря Марининой почте внезапно ставшая библиофилом, ибо количество редких книг, полученных ею в обмен на сданную на вес макулатуру, перевалило за третий десяток.

Внезапно брови Марины взлетели вверх и остановились не раньше, чем достигли середины лба. Губы же вытянулись вперед и чуть приоткрылись. Это выражение лица Марины было известно всей стране и означало оно изумление крайней степени: именно таковым запомнилось оно миллионам телезрителей, когда в третьей серии многосерийной эпопеи ее героиня узнала, что стала матерью.

На этот раз прославленное изумление вызвано было письмом, которое нервно вздрагивало в руке Марины, крепкой, как у метательницы копья, но тонкой, как дирижерская палочка. Написано оно было на листе бумаги, вырванном из тетради в линейку, угловатым детским почерком, за которым легко угадывался мужчина.

“Милая моя Маришка. У меня было много женщин. Дело в том, что парень я габаритов громадных и девушки на меня заглядываются. Но кто бы ко мне ни лип, я всегда знал, что это не то. Что меня эти женщины недостойны. И вот вчера, наконец, нашу роту повели смотреть по телевизору фильм, в котором я тебя увидал и понял, что самое то – это ты и никакая другая.

Скажу, чтобы ты знала, честно и сразу, как нас на политинформациях учат: в прошлом я сердцеед. Но с сегодняшней ночи с этим завязано. Скоро моя служба кончится и тогда я приеду за тобой и увезу в наш КОЛХОЗ ИМЕНИ ТОГО ПАРНЯ. Я буду работать механизатором, а ты будешь руководить драмкружком. Парни у нас еще те, и девчата способные, голосистые, как начтут петь, говорить и плясать – любой большой театр за пояс заткнут. Если же тебя пошлют в заграницу полпредом, то я тебя на такие гастроли буду пущать.

Интересно, чем ты живешь и какие у тебя интересы? Со своей стороны из литературы я зачитываюсь Пушкиным и журналом Коммунист, из композиторов уважаю Чайковского и Пахмутову, а из хоккеистов болею за ЦСКА. Мне почему-то кажется, что мы с тобой должны оказаться похожи. Если же в чем-то наши вкусы разойдутся, то не огорчайся: мы будем взаимно обогащать друг друга.

Маришка, зайчик мой. Меня зовут на построение, ноя всё равно допишу, даже если за это мне влепят наряд без очереди. Потерпи чуток, любушка. Скоро мы встретимся и у тебя начнется другая жизнь.

А может у тебя и сейчас кто-то есть? Если да, то скажи этому гаврику, что не выступал. Приедет Николай – набьет морду.

Целую тебя, моя Маришка. С терпением жду того дня, когда мы наконец обнимем друг друга. Веди себя там в Москве достойно, а за границей особенно, Если же где повстречаешь Клавдию Кардинале, передай ей от меня привет.

Твой друг и поклонник Коля”

Если бы в эту минуту Марине Едковой сообщили, что американская академия наук и искусств решила присудить ей премию Оскар за исполнение женской роли в сериале о тружениках села, то и тогда она не была бы поражена более.

- Какой идиот. Какой редкий идиот! – шептала она, смеясь.

Хохотала Марина долго, до самозабвения, как могут смеяться только очень усталые люди. В то день играли Двенадцатую Ночь, и по утверждению знатоков, Марина в роли Виолы была особенно хороша. Письмо же от Николая во время действия на сцене в течение всего первого акта ходило по рукам – от маленькой натруженной красной ручки Ниночки Рябикиной, исполнявшей роль Оливии, до огромной холеной лапы Генки Портяжного, алкоголика и наркомана, исполнявшего роль сэра Тоби, которая передала его в оркестровую яму, где оно исчезло из поля нашего зрения.

В антракте письмо это стало предметом живого закулисного обсуждения, в итоге которого был сделан вывод, что оно ни что иное, как розыгрыш и послал его, безусловно, кто-то из дежурных весельчаков, который, давая шефский концерт в N-ской воинской части, не поленился нацарапать каракули левой рукой и послать их по почте, в результате чего на конверте и появился загадочный армейский штамп.

Прошел месяц. И еще месяц, и еще полгода….. Однажды, как раз перед вторым звонком, тетя Фрося постучала:

- Мариночка, К тебе тут один товарищ поклонник рвется.

- Пустите, тетя Фрося раз рвется – не оборачиваясь, приказала Марина, продолжая подгримировываться. В зеркале она увидела, как далеко за ее освещенным розовым лицом открылась дверь и в уборную вошел, пригнувшись, чтобы не зацепить притолоку, стриженый под полубокс детина с чемоданом в руке. В три прыжка пересек он уборную и, легко оторвав Марину от кресла, сгреб любимицу СССР в медвежьи объятия, приговаривая:

- Милая ты моя. Родная. Встречай! Я приехал!

Марина барахталась и фыркала, как щенок, которого бросили в пруд. Наконец она почувствовала, что ее опускают. Детина хозяйски оглядел Марину, поправил на ней прическу, как не манекене, затем оглядел комнату и деловито произнес:

- Собирай, Мариночка вещи. Нас ждут.

-Кто ждет? – Марина глядела неподвижно, как загипнотизированная.

- Гена с МАЗом.

- Не знаю я ни Гены ни маза. И вообще, что все это значит?

Детина пожал плечами, на каждом из которых легко мог уместиться поднос.

- Гена кореш. А МАЗ у него что надо. Десятитонный. Для него что асфальт, что бездорожье – один черт.

Тут детина увидел Маринино платье, висящее на вешалке, нежно погладил его, как гладят цыпленка, затем решительно сложил пополам и положил на дно чемодана. Прикосновение чужих рук к ее одежде вывело Марину из оцепенения.

-Сейчас же отдайте платье! – потребовала она, приходя в себя. – Слышите? Немедленно!

Детина широко улыбнулся и тряхнул вихрами.

- Ты что? Меня не признала? Я ж Коля. Из колхоза имени Того Парня.

От удивления Марина присвистнула – мальчишеская привычка. Оставшаяся от девчоночества.

- Так вы живой?

- Ясно живой. А какой я еще должен быть? Мертвый, что ли?

Марина смутилась. Ей показалось, что она сказал бестактность.

- Простите пожалуйста. Я думала, меня вами разыграли.

- Еще чего. Ты лучше вот что. Ты вещи собирай. Ехать пора.

-Куда это?

Перво наперво – в загс. Потом в молочную столовую. Стол накрыт, хлопцы в кузове - словом дерябнем. Ну а там брачная ночь и в свадебное. Не без этого.

- Вы с ума сошли! У меня работа.

- Ничего. По такому случаю отпуск дадут.

-Но у меня спектакль. Третий акт начинается.

- Заменят.

- Чего ради? 

- Незаменимых у нас нет. Или программу Партии не читала?

- Никто меня не отпустит.

- А мы и спрашивать не будем. Мужик в охране против меня не потянет. Прорвемся.

- Вы с ума сошли. Он же инвалид войны.

Детина почесал бритый затылок. По лицу было заметно, что он думает. Не прошло и минуты, как гость хлопнул себя ладонью по лбу.

- Я тебя в окошко приму. МАЗ подгоним – напрямки в кузов выпрыгнем.

Николай распахнул окно настежь и заорал:

- Гееенааааа! Подгоняяяй мотооор!

Холодный январский воздух устремился в артистическую уборную. Марина решительно закрыла окно и сказал тихо но проникновенно.

- Вон отсюда.

- Чего?

Вооот! – заорала маленькая обворожительная женщина, и  непрошенные слезы брызнули у нее из глаз.

Детина замялся. В дверь начали заглядывать любопытные.

- А ты, я вижу, баба с характером. Но да и я не ягненок. Где наша не пропадала? Везде наша не пропадала. А там где наша не пропадала – там она не пропадет нипочем.

Николай дико огляделся, порывисто поцеловал Марину взасос, схватил лежавшую на трюмо расческу зачем-то, солдатиком выпрыгнул в окно и был таков.

Со спектакля Марина вышла под руку с режиссером Э. Она шла к машине, сопровождаемая пугливой стаей поклонников и поклонниц, на первый вгляд диких, но на самом деле вполне ручных. Холодный ветер и мокрый декабрьский снег заставили ее ускорить шаги, но ненадолго – возле Жигулей уже чернела мощная фигура в полушубке. Коля был немногословен.

- Этот – спросил он, ткнув огромным пальцем в кожаную грудь.

- Простите? – переспросил режиссер Э. протирая дымчатые очки.

- Пойдем поговорим.

Колин палец согнулся и, зацепившись за пуговицу, решительно повлек за собой обладателя кожаного пиджака. Поклонники замерли. Поклонницы ахнули. Режиссер похолодел. И только Марина сохранила присутствие духа.

Ты идиот, Коля – кричала она, барабаня кулачками по чугунной груди Николая. – Понимаешь? И-ди-от! Отпусти Анатолия Васильевича немедленно и проваливай.

Коля разогнув палец, задумался.

- Марина. Ты в само деле или мне только кажется? Ты это что? Меня не любишь, что ли?

Марина мысленно чертыхнулась.

- Нет, вы посмотрите на этого идиота! Ты же идиот. Понимаешь? И-ди-от.

- На не о том я, товарищ Едкова. Скажите прямо, без обиняков: любите вы меня или как?

Марина открыла машину, завела мотор и сказал, глядя перед собой:

- Нет Коля. Я тебя не люблю.

Мотор грелся. Поклонники оживленно обсуждали происходящее. Николай стоял неподвижно, как памятник. Режиссер Э. обошел его и сел в машину. После чего ефрейтор в отставке зашевелился и заговорил зловещим голосом командора из Дон Жуана:

- Марина! То что вы меня не любите, это конечно не радует. Но и не удручает. Ведь главное не то любите вы меня или нет. Главное состоит в том, что я все равно ваш друг. Верный и закадычный. Вы можете бить меня по морде, можете называть идиотом и другими последними словами – это ничего не изменит. Нет, Марина, от моей бескорыстной дружбы вам уже не избавиться. Если  я вам друг то это надолго. Всегда и везде я буду на вашей стороне оказывая бескорыстную братскую помощь, независимо от того, просите вы помощи или не просите.

Марина с ужасом вслушивалось в произносимые непрошенным другом слова. Смутно осознавая, что Николай говорит голосом Советского Правительства, которое является другом другим народам независимо от того, хотят они быть друзьями Советской Стране или наоборот. 

Так Николай впервые пришел в театр, в котором вскоре стал своим человеком за кулисами, потому что, как он и обещал, избавиться от него не было никакой возможности. “Николай друг Едковой” – звали его. Выяснилось что сержант в дембеле – парень услужливый и исполнительный. Он охотно бегал за сигаретами, носил актрисам белье в прачечную, пришивал пуговицы, вязал шерстяные носки и даже одалживал деньги до следующей получки. На обсуждениях спектаклей он приводил рабочих парней в телогрейках, которые в нужный момент брали слово и держали речь, всякий раз начинавшуюся словами “МЫ РАБОЧИЕ ПАРНИ.”

Марину Николай обожал, но боялся. Помощь ни братскую ни бескорыстную она от него не принимала. Объясняла она свое поведение так:

- Ты идиот. Понимаешь? И-ди-от.

Понемногу к Николаю привыкли. Актрисы строили ему глазки, особенно перед получкой.

Вскоре по театру разнесся слух, что сержант в отставке вступил в близкие интимные отношения с Ниной С., героиней производственного склада. В ответ на игривое негодование труппы – мол как же так, верный друг Едковой и изменяет ей с лучшей подругой – Николай усмехается и произносит, конфузясь:

- Я БОЛЬШОЙ МНЕ МОЖНО.

Что, как заметил режиссер Э., если бы он был советским министром и произносил этот довод на международной арене, не удивило бы решительно никого. 

Вслед за Николаем за кулисы потянулись его друзья. Ни одна репетиция теперь не проходит без их участия. Они дают советы по мизансценам и рекомендации как пролетариат. Актеры тихо бурлят. Нина С., которую худсовет не утвердил на роль Джульетты за аморальное поведение, просила сержанта в отставке замолвить на нее рабочее слово. Режиссер Э. здоровается с ним за руку. Э. надеется что скоро все изменится, мотивируя свою уверенность тем, что такие порядки не только в искусстве, но и в стране, до бесконечности продолжаться не могут.

Тем временем Николай друг актеров входит в силу. Его все чаще называют Николаем Ивановичем и заглядывают в глаза. Только Марина Едкова не жалует парня. Разговор с Николаем у нее всегда короток:

- Ты идиот – неизменно тычет она она ему. – Понимаешь? И-ди-от

Глава 20. Я ВИЖУ ЭТИ ЕЁ ГЛАЗА

РАССКАЗ О МИШКЕ ЯПОНЧИКЕ ИЗ ПЕРВЫХ РУК

Я вижу Вы молодой человек. Вас интересует как раньше, а не как теперь. Вы я вижу хотите спросить что раньше было. Молодой человек, вы лучше спросите, чего раньше не было?!

Там, на чём сидит одиноко сидящий голубь, стоял собор, который в одну ночь разобрали на мрамор. Говорят он пошёл в метро, но я не ручаюсь. Куда Вы смотрите, молодой человек? Вы смотрите на то что я вам говорю. Вы видите мои глаза? Вон с того парапета я ими лично сама в пятнадцатом году видела царя Николая, как вижу вас. Вся улица была в гимназиях: мужских и женских. С конной полицией и оркестрантами вперемешку. Тогда на улицах громко не ликовали. Тогда это считалось неприличным. Это теперь кажется, что при царях Одесса разговаривала на жаргоне. Молодой человек, до революции в Одессе жили очень культурные люди. Они говорили на таком русском языке, какой вам уже не услышать даже по телевизору. Но вас я вижу интересует не как теперь, а как раньше. Между прочим, молодой человек, раньше на том самом месте, куда вы сели, сидели проститутки не будем при детях говорить о них громко. И между прочим до сих пор на этом самом месте как только начинает темнеть начинают сидеть. Но вас я вижу не интересует теперь. Вас интересует как это теперь выглядело до того, как оно наступило. Так вот сообщаю: до того, как наступило Теперь и царя свергли, на каждом углу даже если этот угол был не угол а улица, был либо магазинчик, либо ресторанчик, либо одно из двух, либо оба из двух. Ви я вижу хотите спросить что в них было. Молодой человек, вы лучше спросите, чего в них не было! В кафе Фанкони, к примеру, на вилках, ложках и ножичках было выгравировано: УКРАДЕНО У ФАНКОНИ. Чтобы как только краденое начнут толкать на толчке, его без разговоров, городового и чрезмерного мордобоя вернуть. Да да, молодой человек, до революции в заведениях, в которые приличные люди водили приличных женщин, ложки были серебряные, а не из черт те знает какого сплава. Цилечка из Америки написала, что в ее новой капиталистической родине, в которой ВСЕ ПРОДАЕТСЯ И ПОКУПАЕТСЯ в магазинах а не по блату из-под полы, в ресторанах, в которые не стыдно привести не только сенатора, но даже и одесситку, тоже то же самое пишут. Название заведения. Но это, как Ви понимаете, плагиат!

А какие раньше были погромы! Какие в Одессе были погромы!!На Молдаванке евреев выкидывали с третьего этажа, как смитье, через окна. Ну и насиловали евреек, которые добровольно отказывались уступить. Но в нашем квартале к громилам на паперть вместо попа вышел сын попа с наганом вместо креста, который не молился, а матерился. В переводе на интеллигентский с одесского приблизительно так: “Слушайте сюда, православные. Чтобы в приходе моего папы убитых трупов не было. Вопросы будут?” И через то, что громилы были верующие, они перекрестились на церковь и на наган, и ушли делать погромы в другой квартал. Что было обидно, потому что мы спрятались в чулане у русских антисемитских соседей уплатив им золотыми червонцами, за жалкий остаток которых моего дорогого папочку во время сравнительно либерального НЭПа держали в парилке ОГПУ до тех пор, пока он якобы от инфаркта не умер.

Куда ви смотрите, молодой человек? Ви смотрѝте на то, что я вам сказала, а не на по сторонам. Ви видите эти мои глаза? Вон там, в городском саду я ими лично видела в дивертисменте Веру Холодную, как ими же вижу вас, когда об ней говорю. Эта женщина была настолько красива как женщина, что половина Одессы пошла её хоронить. Кстати: после того, как Холодной не стало, Одесса на минуточку обнаружила, что наши глаза с ней ну прямо один в один. С той только разницей, что после смерти Холодную нельзя было потрогать воочию, а в мои глаза можно было прийти посмотреть. А заодно с ними на всю меня. Ничего за увиденное из кармана не винимая, как при чтобы в кино повидать Веру Холодную после того, как в мире живых людей её уже не было среди нас. Потому что я разрешала смотреть на себя бескорыстно. Через такие просмотры в эти мои глаза, которые называли глазами второй Холодной (а старожилы Одессы, которым посчастливилось не быть сосланным в лагеря, расстрелянным или же умереть каким-нибудь другим способом, при встречах на етом свете называть продолжают), за следующие три пятилетки в общей сложности посмотрело не меньше, чем вся с половиной Одеса. И заглянув вот в ети мои глаза, в которые ви глубоко не заглядываете, сначала в мне видели Веру Холодную, ну а потом поневоле начинали разглядывать и остальную меня. Не холодную, как Вера Холодная, а такую, которая ошпаривала горячей кипятка...

Но вас как я замечаю интересует не то, что было после того как на него положили конец, а то, как всё замечательно было прежде, чем это хорошее прокляли, уничтожили и закопали. А знаете почему? Потому что Ви человек времени, которое Одесу превратило в подделку, самозванку и самопал. Ви человек будущего. С которым говорить трудно, потому что это счастливое будущее, до которого я дожила, слушать не любит, не хочет и не умеет.

В Одесе молодой человек, –не в той, которая называет себя Одэссой после того, как Одесу-оригинал убили чтобы подменить копией – были такие интересные времена, что средь бела дня посреди тротуара раздевали порядочных женщин, которые этого не хотели. Недалеко от вон того уголочка с мамы – не чьей-нибудь, а лично моей - снял трико очень приличный мальчик. О котором на первых взгляд если на него посмотреть никто никогда не сказал бы, что у него такие способности. Мимо как раз шёл прохожий мужчина, так нет чтобы пройти себе тихо или кулаками вмешаться, как было бы где угодно но не в Одессе. Он стоял и смотрел, как с мамы снимают трико. А когда представление завершилось, спросил:
- Разве теперь уже раздевают на Соборной площади? Напротив Святого Места? Сколько живу в Одессе, такого не было!
- Нам Боженька не указ. Не царские времена– ответил раздеватель-грабитель. Не на словах а на деле соединивший ленинский лозунг ГРАБЬ НАГРАБЛЕННОЕ с безбожием, которое советской идеологией ещё только начало становиться.

И что же ви думаете? Восприняв совет как намек, прохожий стал сам снимать с себя брюки не дожидаясь насилия. И как оказалось напрасно: снятия штанов, трусов, трико и кальсон с мужчин этого специалиста по раздеванию не интересовали. У него была другая, воровская специальность, какой кроме Одессы нигде на земле нет: раздеть женщину, не сняв с нее юбки. В результате мама ушла, грабитель ушел, а снявший с себя штаны остался стоять.

Куда вы смотрите, молодой человек? На Одессу, которой нету, или в мои глаза? В глаза Веры Горячей, как меня называли! А некоторые, которые посчастливились родиться в Одессе неэтого времени и остаться не в вечно живых а в живых, называть этой же парой слов продолжают. С тех лет, которые я без очков вижу четче, чем вас в очках, в Одессе всё стало другое если не считать моря. Нырните в мои глаза – и я Вам нарисую картину, которая в вас перед вами как вечно живая будет неколебимо стоять.

Ви читали про Мишку Япончика? А я, молодой человек, видела его этими моими глазами, как вижу в эту минуточку вас. Между прочим как сейчас помню: он был такой галантный молодой кавалер, такой элегантный такой, при шляпе с сигарой. Он вечно ходил в гости со свитой. И ему всегда открывали. В Одессе молодой человек, в то время не открывали порядочным людям боясь, что они бандиты. А бандитам, когда они прямо представлялись, кто такие они, открывали без разговоров. Такая тогда был Одесская логика, которую нельзя понять, если не пережить. Как говорил мне когда я была уже девочкой покойный папа, чтобы стать одесситом, мало родиться. Чтобы стать одесситом, в Одессе надо сначала до этого умереть.

Между прочим, Мишка Япончик был такой интеллигентный, какого после сорока лет советской власти не встретишь не только среди воров, но даже и на трибуне извините за выражение Мавзолея: перед тем, как придя в гости что-то сказать, он обязательно снимал шляпу и клал её на стол или тумбочку. И только потом говорил:
- Здравствуйте.
Я очень прошу Вас положить в эту шапочку все вещи, которые стоят денег.
Потому что упаси Бог, если после того, как вы скажете “это всё”, окажется, что у вас что-то осталось.”
Это у него называлось: ходить в гости. Но надо отдать ему должное: Япончик ходил в гости только к богатым. А бедным даже помогал материально. Кстати но между прочим, мой дорогой папочка имел честь и причину поцеловать Мишку Япончика в руку. Хотя Король Одесского Криминала помог нам не материально, а бери выше чем деньги. Он помог маме, когда она захотела родить. При этом совсем не так посодействовал, как Ви, судя по пробежавшему по лицу игривому выражению, решили подумать.

Видите эти мои глаза? Можете не поверить, но ими я видела Мишку Япончика в 1919 году, как через пятьдесят лет ими же вижу вас! А тогда, между прочим, выйти ночью на улицу было всё равно, что выпрыгнуть с третьего этажа без парашюта. Но видим что мамочка умирает, и побежали до доктора Дворкина. Стучим в дверь и звоним в колокольчик изо всех сил в четыре ноги и руки, а прислуга не открывает: боится, что мы бандиты. Что делать? И тут как раз идёт Мишка Япончик и спрашивает почему на нас лица нет. Мы сказали про маму, которой надо родить. Мишка нас с папой выслушал, и решил: “Идем в гости до доктора”.

Постучал пальчиком и тихонечко прошептал: “Здравствуйте. Я Мишка Япончик. Будьте любезны пожалуйста открыть дверь.”
И доктор почему-то мгновенно и самолично открыл. Не удивляйтесь, молодой человек: если бы вы были одесситом в те годы и не открыли бы дверь перед Мишкой Япончиком нараспашку по первому его требованию, я бы на вас хотела бы после этого посмотреть.

- Доктор Дворкин – сказал Мишка, снимая шляпу – видите эту девочку, на которой лица нет? Так у меня до Вас личная просьба не отказать мне в любезности: помочь маме этой девочки родить человека.
Доктор Дворкин в чём был так и пошёл через весь город со своим чемоданчиком. А был он в кальсонах. Об брюках он почему-то сразу забыл. Не удивляйтесь, молодой человек: если бы вы были одесситом в то время, вы бы на его месте тоже не думали об этикете.

И что интересно: доктор Дворкин действительно через Мишку Япончика очень помог маме рожать. Тем более, что Мишка успокаивал его одесскими хохмами. Но руки у доктора Дворкина всё равно почему-то дрожали. Может от нервов, а может и потому, что рыжий бугай из мишкиной свиты держал у виска гинеколога, чтоб принял ребенка из чрева на этот свет на уровне как если б его рожала английская королева, рево̰̀львер.

Так Мишка Япончик спас мою маму. Правда, младенец родился мёртвый, и это большое счастье, что в тот раз мама был беременна не мной.

Мишка проводил доктора Дворкина до его дома, чтобы никто не выразил удивления, почему он не в смокинге. Объяснив это великодушие тем, что если он отпустит доктора в кальсонах одного в городе, где все его знают, это бросит нехорошую тень на репутацию их обоих. Но тень через доктора на Мишку всё равно таки бросилась. Доктор Дворкин пришёл домой, вымыл руки, надел брюки и умер.

Как только Япончику доложили об этой кончине, он как Повелитель Одессы, за которого если бы коммунисты разрешили голосования, Одесса проголосовала бы подавляющим большинством, приказал объявить доктору Дворкину всеобщие похороны. Для того, чтобы описать, как после этого хоронили доктора Дворкина, не только одной книги мало, но даже одной меня. Сказать, что доктора Дворкина хоронила половина Одессы, значит не только ничего не сказать, но даже не начать говорить. Все улицы от дома, из которого выносили покойника, до самого кладбища были в гимназиях: мужских и женских. Оркестров было так много, что можно было подумать, что их больше, чем в городе музыкантов умеющих на чём-то играть. А похоронных венков от организаций и граждан было возложено столько, что ими завалили не только могилу, в которую опустили гроб с доктором, но и девять соседних, в четырех из которых пока никто не лежал.

В день общеодеского траура, объявленного Япончиком, ни с одной женщины и мужчины не только не сняли трико, чулочки, часики, портсигар или же комбинацию, но даже не вытащили из карманов и сумочек ни одного бумажника или же кошелька. И даже хотите верьте, хотите наоборот: это был первый – он же последний – случай, когда Мишка Япончик не снял шляпу на поминках по кому бы то ни было.

Потом я ещё раз видела Мишку, когда он брал банк. И надо ж такому случиться – как раз под нашими окнами! Япончик приехал на зелёном автомобиле РоллсРойс впятером. Четверых поставил на улице отгонять выстрелами прохожих, а сам зашёл внутрь, снял шляпу и сказал что-то такое, от чего все вдруг подняли руки вверх. Вас я вижу интересуют подробности, как было раньше. Молодой человек, раньше всё был даже проще, чем даже теперь! Вот этими моими глазами, которыми вижу вас, я видела Мишку Япончика из тех четырех окон с балконом на втором этаже, когда оставленные на улице четверо выносили из банка мешки с дѐньгами, так ясно, как будто я всё еще его вижу, садящимся в зеленый автомобиль. С сигарой и в шляпе. Япончик–на сцене театра, которым была Одесса, а мы с мамой и папой из четырех окон, словно из царской ложи наблюдаем спектакль. В котором ограбление века происходило как на экране но не внарошку.

Кстати и между прочим. Мишкины девушки почему-то ходили во всём красном. Чтобы все знали, чьи они. Такие красивые были девушки, но одевались вульгарно – во всё французское. Такое французское, на которое одесситки, известные в мире тем, что нас ничем не смутить, завидовали и краснели. А если кто-то из одесситок захотел вдруг увидеть свои бриллианты, то приходила сюда, чтобы полюбоваться как они на мишкиных красных девицах выглядят, как на экспонатках музея.

Грабежи Мишки отличались от того, что экспроприировало ЧК, только одним: на экспроприированные Япончиком жемчуга и бриллианты после того, как их отобрали, можно было хотя бы полюбоваться. Отличие в сравнительно лучшую сторону скажу я вам, надеясь, что в компетентные в том, о чем я вам доверительно поделилась, органы на родившуюся до большевизма старуху не донесете.

Мишкины красные девушки гуляли, пока он не был застрелен красными, к которым переметнулся, по этой алее тройками. А сидели исключительно на том самом месте, на которое сели вы. Это было недавно. Пятьдесят лет назад. Но вас я вижу не интересует недавно. Вас интересует давно. Куда вы смотрите, молодой человек? Вы смотрѝте на то, что вам говорю я. Ви видите эти мои глаза?

Юра Магаршак
Одесса 1969 год
лето

Глава 21. Рассказы администратора гостинницы Прибалдейская

Взгляните на мое русское народное тело, вызывающее зависть шведок и экстаз арабов. Вспомните что я женщина с прошлым манекенщицы. Оцените моё оксфордское произношение на четырёх языках – и вы поймете, что если я работаю в самой фешенебельной гостинице Советской части Европы, то не она украшает меня, а я её.

Мое сердце учтиво, но не навязчиво. На днях звоню я в номер господину Робинсону напоминая, что ему надо срочно выкупить билет до Парижа.

- Поднимает трубочку женщина.

-  ООО – думаю – женщина у него в визе не значится.

- Хеллоу миссис – говоря на безукоризненном оксфордском по-английски – из мистер Робинсон хиа?-

- Вам чаво? – отвечает женщина на чистом тамбовском диалекте российского языка.

- Если мистер Робинсон в номере, сударыня, позовите его – говорю я по-русски с оксфордским акцентом, чтобы англичанке было понятнее.

Пауза.

- Алё – говорит мужской голос в трубке.

- Я ем из сервис оффис. Ю хев ту гет тикет – говоря я по-английски, но с нью-йокским акцентом, чтобы жителю Оклахомы было понятнее.

- Я иностранный язык не говорю – говорит трубка, старательно выговаривая каждую букву.

- АА – думаю – решил по русски поупражняться. Маладец!

-Завтра вы летите в Цюрих – произношу четко, чеканя каждую букву. – Вам надо срочно выкупить би-ле-ты.

- Завтра я ныкуда нэ полэчу – ответила трубка – Я буду жить здэсь ещё два дня. Ты мэня не выгонить.

- Простите– произношу я учтиво, но ненавязчиво – у Вас в туре записан билет в Цюрих – значит вы полетите в Цюрих.

- Сказал тэбэ что нэ полэчу в Цурих – значит нэ полэчу – прогавкала трубка.

– Вот дума мать честная, еле по русски говорит, так еще матюгается.

- А куда вы хотите лететь? – учтиво но ненавязчиво интересуюсь.

- В Эрэван.

Быстро листаю документы и прихожу в ужас.

- О Ереване не может быть и речи. Раз у Вас в туре записан Цюрих, то в Ереван вам никто не продаст билет.

- У меня уже есть билет до Эрэван – говорит трубка.

- Как? Кто вам его продал? Где вы его купили?

- В авиакасса. На Нэвском.

- Но мистер Робинсон

- Карапетян.

- Что Карапетян?

- Фамилия мой такое – Карапетян.

- Товарищ Карапетян или господин Карапетян?

- Товарищ Карапетян…

- Так какого же вы (нецензурное разговорное выражение) вы мне полчаса голову морочите со своим Ереваном? – кричу в сердцах. – И вообще, гражданин Карапетян, как Вы оказались в номере мистера Робинсона?

- Меня сюда пэрэсэлили. Здэсь протэчка. С потолок капаэт…. (пауза) А ты что, дэвочка, можешь мне устроыть поэздку в Цурих? Так я тэбе нэ обыжу.

Это не сумасшедший дом, это мои рабочие будни. Мой сервиз учтив, но ненавязчив. У меня кому куда положено, тот туда и летит.

О ТОМ, КАК МЫ С ДЯДЕЙ ВАСЕЙ НЕ СМОГЛИ ОТОЖДЕСТВИТЬ ПЬЯНОГО

Вчера между моей стойкой и швейцарской дяди Васиной стоечкой на пол опять лег спать человек.

- Дядя Вася, убери пьяного куда следует – говоря я швейцару учтиво, но ненавязчиво.

- Ты что, дочка. Он же иностранец.

- Какой он иностранец. Он самый настоящий кондовый наш. Только пьян, как иностранец. Убери его, чтобы он не портил пейзаж.

- Да какой же он наш, если он выбрит? – говорит дядя Вася.

Гляжу – точно. Щеки как зеркало и очки поляроид. Наверно финн. Которые в Ленинград приезжают с конкретной целью: напиться. Вздохнула и перестала его замечать. Ибо мой сервих учтив, но ненавязчив. Кто к окошку подходит – через иностранца переступает. Который дрыхнул часов семь. А в три часа ночи просыпается и произносит:

- Мамаша, где у тебя тут сортир?

Как вам это нравится? Это я то мамаша!

- Трудно стало работать – проговорил дядя Вася – внутри мы с заграницей, конечно, глубоко разные сути, но стали стираться грани.

Хороший он мужик, дядя Вася, но иностранных языков не знает. А без знания языков даже майору Органов можно работать Петкой в кинофильме Чапаев, а не швейцаром в гостиннице интурист четыре звезды.

О ТОМ, КАК ДЯДЯ ВАСЯ ПРИШЕЛ К ВЫВОДУ, ЧТО ЕМУ НАДО УЧИТЬ ИНОСТРАННЫЙ ЯЗЫК

Идет как-то итальянец с итальянкой мимо дяди Васи в ресторан. Он в костюме, а дама в накинутом на плечи норковом манто. Дядя Вася, видя непорядок, догоняет молодую чету и с помощью международного языка жестов: а именно ударив правой рукой по месту, где локоть левой сгибается с внутренней стороны – объясняет даме, что надо снять манто и положить его на руку. Итальянец посылает дядю Васю по-итальянски очень далеко. Намного дальше Венеции. И идет дальше. Но дядю Васю не так-то просто пройти. Он забегает вперед, произносит одно из двух известных ему иностранное слово пардон (другое мерси – когда берет чаевые) и опять на международном языке жестов учтиво но ненавязчиво объясняет даме, что ей следует снять с плеч манто и положить на руку. Тем же международно понятным даже глухонемым жестом. Только – чтобы не вышло непонимания вначале показывает на даму в манто, потом на себя, и потом международно понятным жестом что надо делать. Снять верхнюю меховую одежду и положить ему на руку, как положено. После чего меховая одежда из норки будет повешена в гардероб. Тут итальянец с боевым кличем засучивает рукава и начинает дядю Васю дубасить. Со второго удара хуком отправив в нокдаун. А когда дядя Вася, находясь при исполнении встал и в третий раз показывает на даму (чтобы не было непонимания о чем он), потом на себя, и в третий раз международно понятным языком жеста: а именно ударив правой рукой по месту, где локоть левой сгибается с внутренней стороны – объясняет даме, что надо снять манто и положить его на руку, итальянец апперкотом отправил дядю Васю в тяжелый нокаут. Из которого его поднимали вызванные мной ребята из органов.

Оказалось, что на международном языке жестов, жест, использованный дядей Васей был нецензурным и оскорбительным. В перевод на русский означавший я тебя имел. А этого в Советском Союзе не знали.

- Трудно стало работать, вздохнул дядя Вася, выйдя на роботу через неделю с двумя выбитыми зубами и фингалами, от которых глаз не открывается до сих пор – Язык жестов и тот учить надо.

О том, как дядя Вася подал заявление об уходе по собственному желанию

Сегодня утром приехала к нам группа из Вологды. Туристы увидели под ногами мрамор – и растерялись. Не удивительно: не то что из Вологды – из Парижа приезжают и, увидев кругом мрамор, как в Лувре, тоже теряются. Столько мрамора на квадратный метр нашего вестибюля нет даже в вестибюле Версаля.

- А ноги за вас Пушкин вытирать будет? – сказал вологодцам строгий майор органов безопасности в ливрее швейцара.

Этим замечанием Дяди Васи вологодская делегация была смята и опрокинута. До того, что от страха стали вытирать грязные от ленинградской слякоти туфли об мраморный пол. Дядя Вася скептически посмотрел на провинцию но ничего не сказал. Только многозначительно рукой махнул, дескать деревня.

И вот в перерыве обедаем мы с дядей Васей в нашем фешенебельном ресторане комплексным обедом. И вдруг замечаю, что лицо сидящего напротив меня Дяди Васи вытягивается по диагонали. После чего на его глазах неожиданно начинают выступать слёзы.

 Оборачиваюсь и замираю. Идут наши туристы из Вологды по нашему беломраморному полу босиком. Во главе с руководителем группы. То есть не совсем босиком а относительно босиком. Женщины в чулках, а мужчины в носках.

- Это ж за кого мы себя считаем – прошептал дядя Вася – И что же это мы друг с другом вытворяем и делаем…

Больше ливрейный офицер государственной безопасности ничего не сказал.Только вытер глаза рукавом швейцарской формы одежды и пошел к директору. Директор прочел заявление, выслушал объяснения, сочувственно покачал головой и написал резолюцию: НЕ ВОЗРАЖАЮ.

После чего произнес:

- Я то Вас, Василий Васильевич, понимаю. Но что вышестоящие надо мной органы скажут о вашем самоотводе? Идите, работайте. До тех пор, пока в случае, если желания человека будут приняты во внимание, вам не подыщут замену другим швейцаром. Не менее компетентным.

Глава 22. Татаромонголия

 Написано для физико-юмористического театра Ленинградского университета ИНТЕЛЛЕКТ 66. В нём же и сыграно.

ПРОФЕССОР: Ну что у вас там? Нашествие татаромонголов на Русь?

СТУДЕНТ (с наигранной веселостью): оно самоё.

ПРОФЕССОР: Вы готовы?

СТУДЕНТ: Я всегда готов. Вот только…

ПРОФЕССОР: Что только?

СТУДЕНТ: Вот только я позабыл, в каком веке татаромонгольщинанашествовала на нас: в девятом или в пятнадцатом.

ПРОФЕССОР: В тринадцатом.

СТУДЕНТ: Я так и думал. От этого 13ого века можно было ожидать и не таких сюрпризов. (с пафосом) Итак, в тринадцатом веке несметные полчища татаромонголських агрессоров вторглись на Русскую Землю. Во главе этих полчищ стоял этот… как его… Вы не помните как его звали?

ПРОФЕССОР: Чингиз-хан.

СТУДЕНТ: Правильно! Во главе нахлынувших на Нашу Великую Родину полчищ стоял … Чингиз-хам. (пауза после которой студент говорит все более воодушевляясь). Это был невероятный хамила. Хамец до такой степени обхамления, что беспрецедентней его хамцов в вТатаромонголии не было до него. За невиданную наглость и склонность к повышению голоса до уровня крика его, тогда ещё совсем молодого татаромонгольца по имени Чингиз, товарищи по аулу прозвали хамом.

ПРОФЕССОР: Простите что я перебиваю течение вашей мысли, но предводителя монголотатаров звали не Чингиз-Хамом, а Чингиз-Ханом.

СТУДЕНТ (с предельной непринужденностью): Значит мне послышалось.  Итак в тринадцатом веке на русскую землю вторглись несметные татаромонгольские орды, возглавляемые… этим человеком. Но азиаты просчитались. Несмотря на то, что мы в то далекое время представляли собой феодальную раздробленность, оголтелый агрессор получил от Нас достойный отпор. Который был ему дан Нашими народными ополчениями в битве при НГМЛНе.

ПРОФЕССОР: Где-где?

СТУДЕНТ: В битве при НГМЛНе.

ПРОФЕССОР: Говорите яснее.

СТУДЕНТ: Не могу.

ПРОФЕССОР: Интересно почему?

СТУДЕНТ: Название неразборчивое.

ПРОФЕССОР: Почему-то это историческое название для вас одного неразборчивое. Тогда как для остальных советских людей, сдающих экзамены по Истории Родины, оно очень даже разборчивое.

СТУДЕНТ: А для вас оно разборчивое?

ПРОФЕССОР: Ещё бы.

СТУДЕНТ: Ну ка!

ПРОФЕССОР: Что ну ка?

СТУДЕНТ: Где произошла эта судьбоносная битва?

ПРОФЕССОР: При Калке с вашего позволения.

СТУДЕНТ: Правильно. При Калке. А в каком году?

ПРОФЕССОР: В 1223-ем.

СТУДЕНТ: Феноменальная память! Действительно, сражение при Калке произошло в 1223 году. Как сейчас помню! А в каком месяце?

ПРОФЕССОР: В этом… как его… Весной.

СТУДЕНТ: А по-моему в начале лета (направляется к выходу из аудитории).

ПРОФЕССОР: Вы куда?

СТУДЕНТ: За учебником. Сейчас посмотрим, у кого из нас более точные сведения.

ПРОФЕССОР: Послушайте вы, как вас там?

СТУДЕНТ: Иван Жуков. Но вы можете меня звать просто Ваней.

ПРОФЕССОР: Вот что Ваня. Сядьте на предназначенный вам стул и не валяйте Ваньку. Покажите на карте, где находится Калка.

СТУДЕНТ (не глядя на карту, находящуюся у него за спиной, тыкает указкой в неё): Тут.

ПРОФЕССОР: Холодно.

СТУДЕНТ (по-прежнему стоя спиной к карте, тыкает указкой в другую точку, находящуюся дальше от пола но в близости к потолку):Тут.

ПРОФЕССОР: Холодно.

СТУДЕНТ: А может быть тут?

ПРОФЕССОР: еще холоднее.

СТУДЕНТ (тыкая указкой как в песне “все выше, все выше, все выше”, в конце концов упирается в Северный Полюс. Находящийся в аудитории под потолком): Значит тут!

ПРОФЕССОР: Вечная мерзлота!

СТУДЕНТ (кладя указку на стол): В таком случае мы с вами говорим о разных Калках.

ПРОФЕССОР: А о какой Калке говорите вы? Что это, гора? Долина? Или..хехе.. может быть… кхекхе… поселок городского типа?

СТУДЕНТ: Какого-какого типа?

ПРОФЕССОР: Городского.

СТУДЕНТ: Напрасно, товарищ профессор, вы пробуете заплести Мой Ум за мой же разум. Дело в том, что я в противоположность вам говорю о той самое Калке, вблизи которой в 1223 году произошла решающая битва Наших с татаромонгольцами.

ПРОФЕССОР:Ну и как там наши?

СТУДЕНТ: Ясно дело, Наша взяла!

ПРОФЕССОР: Заблуждаетесь, молодой человек, заблуждаетесь. Да будет вам известно, что весной 1223его года объединенные силы половцев и русских потерпели жестокое поражение от монголотатарского войска при реке Калке у Азовского моря.

СТУДЕНТ: Для меня это не новость. Итак: в те далекие времена со дня на день должна была произойти решающая стычка. Русские войска долгое время успешно маневрировали по бескрайним степям Верхнего, Среднего, Полусреднего и Полутяжёлого Приазовья, выбирая место для судьбоносного боя. Одни воеводы предлагали разгромить татаромонгольцев при городище Выгуль.

ПРОФЕССОР: Как-как? Выгуль? В жизни не слышал ни о каком Выгуле. Где этот Выгуль? Покажите на карте.

СТУДЕНТ: Нет ничего проще. Городище Выгуль… (шепчет заговорщицким шепотом) в целях конспирации на картах и глобусах не обозначен.

ПРОФЕССОР  (саркастически):Ах вот как, не обозначен.

СТУДЕНТ: Именно так. Не обозначен. Я могу продолжать?

ПРОФЕССОР: Не только можете, но и должны. Если, конечно, можете.

СТУДЕНТ: В таком случае повторяю. В рядах русских военачальников царило единодушие более полное чем никогда, вот только в убеждениях, что делать, они расходились. Одни генералы, как я уже говорил, предлагали разгромить татаромонгольцев при городище Выгуль. Другие военачальники в качестве репера Победы предлагали овраг в западу от деревни Беда, в расчете на то, что после Великой Победы Наших битва войдет в учебники под наименованием БЕДОВОЕ ПОБОИЩЕ. Третьи генералиссимусы советовали от битвы воздержаться вовсе, а, заманивая агрессора в глубинку отечественной территории, дождаться, когда они выдохнутся и улепетнут сами. Но в конце концов, посовещавшисьс Великим Князем, Русский Военный Совет единогласно при трех против и четырех воздержавшихся принял единственно правильное решение: нанести нахлынувшим на Нашу Суверенную, Священную и Нерушимую Территорию непрошенным ордам агрессоров, вероломно без объявления войны напавших на Нашу тогда еще не Советскую, но уже Русскую Родину, сокрушительное поражение на берегу реки Калки. Где к началу восхода солнца Наши дружины и соединились с примкнувшими к ним половцами.

День боя был пасмурный, чтобы не сказать мрачный. С утра там и сям летали стрелы татаро-монгольских агрессоров, но наши герои не обращали на них никакого внимания. Между тем войска понемногу сошлись и завязали друг с другом рукопашную потасовку.

ПРОФЕССОР: Что что? Потасовку?

СТУДЕНТ: Её, родимую. Потасовочку. Кулаками, ногами и палицами.

ПРОФЕССОР:И что было дальше?

СТУДЕНТ: А вот что. Поначалу, как я уже  говорил, наша брала. Но потом…

ПРОФЕССОР: Да. Потом.

СТУДЕНТ: Потом…

ПРОФЕССОР: Что потом? Какое потом? Куда потом и кому потом?

СТУДЕНТ: Всем и всему потом, товарищ профессор. Поначалу, как я уже говорил до того, как вы в третий раз меня перебили, наша брала. Но потом…

ПРОФЕССОР: Как? Опять потом?

СТУДЕНТ: Да. Потом. Потом… потом…

ПРОФЕССОР: Ну! Рожайте вы уже наконец конец предложения. Что потом?

СТУДЕНТ: Потом… Потом пошёл дождь. И у наших пехотинцев стали промокать лапти.

ПРОФЕССОР: Лапти? Почему лапти?

СТУДЕНТ: Потому что лапти составляли суверенную часть русской армейской формы еще со времен Ильи Муромца. Который их заплетал своими руками Добрыни Никитича лыком, собранным Алешей Поповичем во время пахоты. Что же касается татаромонгольцев, то они сели на своих скакунов и поскакали по лужам яко посуху. Таким образом, в этом обидном поражении повинна в первую голову феодально-крепостническая артель вольных работяг ЕЛИСТРАТ И КОМПАНИЯ. Которая продавала второсортные лапти за первосортные. А под видом второсортных изделий из лыка сплавляла в Нашу Родную Армию заведомый брак. 

ПРОФЕССОР (после драматической паузы): вот что я вам скажу, цицерон семидесятых годов. Ставлю вам три. Три! И чтобы духу вашего передо мной не было. Намек понят?

СТУДЕНТ: Если то что я понял намек, то намек я понял.

Студент Жуков берет зачетку. Козыряет по полу-военному, почесав в затылке одной стороной ладони, покрутив у виска другой и откозыряв за ухом обеими. Удаляется строевым шагом. И исчезает.

Оставшись один на один с собой, профессор погружается в глубокую преподавательскую задумчивость.

ПРОФЕССОР: Мдааааа… Не тот нынче студент пошёл. Ведь по сравнению с тем, что МЫ выкидывали в свое время, ЭТО даже не детский лепет.

Глава 23. ПЕГИЙ ОКОРОК
Рассказ о советской логике, в которой мы родились и выкормились

Только после того как пройдя через проходную Коля Братанов, коренастый бугай лет двадцати шести, широко расставляя крепкие ноги но тем не менее покачиваясь как ему казалось от отсутствия качки, оказался по ту сторону надёжно закрытых на электрический замок ворот морского порта, он почувствовал себя на родной земле.

Поймать такси для размахивающего красненькой десяткой моряка было делом одной минуты.
- Куда ехать? - спросил деликатный водитель в очках, больше похожий на литературоведа (каким он действительно был каких-нибудь два года назад), чем на шофера лихача, ритмичная зашибающего деньгу.
- Улица… - улица Николай запнулся и вдруг с ужасом понял, что название улицы, на которой он жил до того как ушел в загранку, позабыто всерьёз и надолго, если не навсегда.
- Гони прямо старик - приказал он. И широко по-купечески раскинувшись на сиденье, отечески обнял шофера за робкие интеллигентные плечи. Потому что если человек интеллигентен, то это проходит не скоро.

- А в самом деле, интересно где я живу - подумал Николай, умиленно разглядывая промелькнувшие мимо родные серые дома. Где?
- То ,что Николай жил в этом городе, он помнил точно. Но на какой улице? Кажется на третьей Красносельской. Или на второй Ямской. Но скорее всего на приятельской. Точно приятельская 7. А может 21? Во всяком случае квартира у Николая была отдельная со всеми удобствами кроме цветного телевизора и туалета. Но сколько в ней было комнат? Одна или все две? Кажется всё-таки две. И окна во двор. В вишневый сад. Или даже на трамвайную линию. А этаж? Какой у меня этаж? Третий? Или четырнадцатый? Хорошо, пусть даже и девятый конце концов. Это не важно. Главное что его ждала жена Зойка. Или Варварка? Точно: Варька-блондинка. Или бери выше: брюнетка. Простите а кто же такая Лидочка? Все эти женщины - и Николай помнил точно - в разное время были его женами. Но в какой последовательности? От одной из них (это Николай помнил точно) у него родился пацан. Васюк. Первенец. Но от какой матери? от Лидухи? Или может от Оленьки? А может и не сын вовсе, может дочка у него родилась. От кого-то одной из трех. Прозерпина. Сколько ей сейчас? Посчитаем. Сколько лет не был дома? Восемь? Или один? надо прибавить в уме. Стало быть сейчас ей должно быть 6 лет 8 месяцев. А может быть двадцать три! Поди я уже Дедушка. В таком случае надо по этому поводу не забыть выпить.

Неожиданно Николай увидел свою парадную. Такси уже проехало было ее, но Николай повернулся и вновь увидел родную, знакомую, но стремительно удалившуюся от него дверь. Которую он отличил бы среди тысяч и миллионов дверей, так чтоб оставь его среди леса дверей, он походил среди них час-другой-третий, а потом бы остановился возле этой и сказал бы ласково: Здравствуй, голубушка ты моя!

- Тпру, начальник - приказал Николай и не прощаясь вышел из машины на свежий воздух. Дверь и в самом деле была та самая, но улица улица явно другая. Чужая до омерзения. Оставалось предположить одно из двух: либо какой-то мошенник умыкнул дверь, либо вокруг его двери построили новую улицу. Но раздумывать было некогда. Николай уверенно поднялся на четвёртый этаж и позвонил в квартиру номер 37. Причём из 14 звонков он без колебаний выбрал именно этот: круглый и с кнопочкой.


Дверь открыли до такой степени сразу, как будто все эти годы его ждали, и не где-нибудь, а стоя за дверью. Худая женщина в халате, заброшенном на плечи, с мокрой простыней в руках и модными синяками под глазами, даже не взглянула на Николая точно была уверена, что кроме него одного и быть никого не может. Поцеловала его солеными губами, на мгновение крепко обняв за шею так, что мокрая ещё не до конца выжатая простыня пришлась как раз по загривку. От чего по всему телу Николая пробежал приятный холодок предчувствия.

- Ты проходи. Я скоро.

Женщина ушла в темноту квартиры и растворилась в ней, оставив Николая одного на пороге перед распахнутой настежь дверью. Николай снял плащ, перебросил его через левую руку, в правую взял дорожный чемоданчик с новенькими подарочными иностранными шмотками и грязным бельём отечественного производства, которое успело запачкаться за долгие годы странствий, вытер ноги об стену, причесался пятерней и без волнения вошел в пенаты: родные, но не знакомые.

В полутьме Николай сориентировался стремительно. Справа от него очевидно находилось кухня и места общего пользования жильцами. Потому что оттуда доносился многоголосый женский говор и увесистая мужская брань. Грузная женщина мыла сортир, периодично склоняясь на прямых ногах к унитазу, так что со стороны могло показаться что она бьет ему поясные поклоны. При каждом наклоне короткое платье бесстыдно задиралась, давая Николаю полную возможность изучить цвет её трико. Влево же нескончаемый коридор тянулся (если только это не было оптическим обманом) насколько хватало глаз. Причём то тут то сям вырисовывались двери очевидно ведущие в комнаты жильцов. И были эти двери совсем не такими, как та что вела в парадную: чужими и незнакомыми.

Внимательно приглядываясь и прислушиваясь, Николай брел по коридору, перешагивая через сундуки и раздвигая в стороны, как занавес в городском театре, пеленки, от которых несмотря на то, что они были только что выстираны, веяло ароматной детской мочой. Кое-где из-за дверей доносился детский плач, в двух комнатах, находившихся как раз напротив друг друга, истошно вопили женщины, так что если бы это происходило в одной комнате или по крайней мере в смежных, то Николай мог бы поклясться, что их насилуют. Но поскольку крики раздавались из комнат, непосредственно между собою не связанных, то Николай мудро рассудил, что, стало быть, это что-то иное. Но что? Вероятнее всего роды.

В самом темном месте коридора ему навстречу попалась юная особа, похожая на лунатичку, с горящей свечкой на голове, которой она ловко балансировала, причем свечка эта стояла пламенем вниз. Николай обернулся и долго смотрел ей вслед, продолжая, однако, двигаться в прежнем направлении, и чуть не наступил на белокурого карапуза, похожего на ангелочка, который с озабоченным видом сидел посреди коридора на горшке, но завидев Николая, обратился к нему с краткой, но выразительной речью:

- Дядя – сказал младенец на чистом голландском языке – вытри мне попку.

Николай охотно выполнил просьбу юноши и отправился в путь не раньше, чем надел на него штанишки. А также и на себя.

Коридор был грязен, и это производило на привыкшего к флотской чистоте Николая завораживающее впечатление. Усиливавшееся тем, что жильцы то и дело выбрасывали мусор из комнат в коридор общего пользования, прямо на пол. Обнаружив прислоненную к стене метлу, Николай взялся было за неё, но юркая старуха, из любопытсва выглянувшая из-за ближайшей двери, тотчас отобрала метелку и снова раскидала мусор там, где Николай успел его замести. Причем он, к своему изумлению обнаружил, что и не мусор это вовсе, а деньги, пятерками и десятками, среди которых лишь кое-где попадались рубли. Николай пожал плечами, но денег собирать не стал, подумав, однако, что надо будет не забыть сообщить об этом факте в вышестоящий орган.

Метров сто спустя путь Николаю преградила драка. Десяток парней самозабвенно лупили друг друга, причем пройти сквозь стену дерущихся казалось было так же невозможно, как сквозь китайскую стену. Стена эта тем менее внезапно расступилась перед Николаем, чтобы вновь сомкнуться за его спиной в неистовом мордобое. Николай с любопытством обернулся на дерущихся, сообразив, что если на обратом пути они не расступятся перед ним, путь ему будет отрезан.

В конце концов Николай до того устал, что сел на чемодан, словно перед дальней дорогой. Он потерял счет времени и ни за что не мог бы ответить, как долго он уже идет по этому чертову коридору – может быть пять минут, а может быть пять месяцев. Тупо уставился он на дверь, находившуюся как раз против него, словно пытаясь внушить ей что-то, и сидел так до тех пор, пока не понял, что это и есть она, его дверь, правда немного обшарпанная дверь, но все-таки самая родная в мире дверь.

Когда Николай вошел в комнату, он сразу понял, что чутье не обмануло его. Это была его комната, в центре которой стоял его обеденный стол, над столом висел его абажур, в углу стоял его цветной телевизор, а у телевизора, с ногами забравшись в старое венское кресло-кровать, сидел его сын Васька, а старый котяра, тоже Васька, терся у его ног, мурлыкая себе под нос какую-то мелодию, кажется марш энтузиастов. И оба они во все глаза смотрели передачу Клуб Кинопутешественников.

- Вася – тихо позвал Николай, стараясь не нарушить идиллию.
- Потише, папаня – не оглядываясь промурлыкали Васи, во все глаза глядя в волшебный экран.
Коля повесил плащ на вешалку, сел между двумя Васями и хотел было загадать желание, но вместо этого стал думать о том, как ему повезло, потому что друга его, Валерку Пашина, дочка, когда видит в промежутках между рейсами, зовет дядей Валерой, а папой называет двоюродного брата Валеры, Гену, который часто заходит к ним помочь по хозяйству чужой жене.

Затем мысли Николая перекинулись на жену, которая несомненно была той же самой женщиной, которая отперла ему дверь. Но припомнить хотя бы имя которой Николай как ни старался не мог. Правда, в какой-то момент его осенила идея посмотреть в паспорт, поскольку, если она ему жена, то должна быть вписана в него вместе с фамилией, именем, отчеством и матьчеством. Но потом вспомнил, что паспорт у него спёрли в Гонконге, несмотря на то, что вместе с другими моряками они шли плотной группой, чувствуя правое плечо друга слева и левое плечо друга справа.


В комнату вошла та самая женщина, которая открыла Николаю дверь, и Николай с удовлетворением подумал, что комнатой он не ошибся. Женщина эта, без сомнения Колина жена, имя которой так и осталось невыясненным, вынула из холодильника бутылку Особой, плавленый сырок и банку с огурчиками. Затем открыла Колин чемодан, извлекла из него все грязное белье и, ловко сунув его под мышку, так же молча удалилась из виду. Растворившись в тумане, который в коридоре сгустился.

Вернулась она, когда уже абсолютно стемнело. Так же не говоря ни слова, она выключила телевизор, раздвинула кресло-кровать, застелила его чистым крахмальным бельём, и в то время, как Васька безропотно укладывался в постель, протянула по диагонали комнаты веревку и ловко развесила на ней не только простыни и наволочки, но и Колино исподнее. Так что ложе сына стало похоже на альков, увидеть из которого, что делается снаружи, было чертовски трудно. Затем так же умело и ладно она расстелила железную кровать-полуторку, разделась, погасила свет и легла с краю, оставив Николаю место у стенки.


Николай думал, что уж тут-то, в постели он ее вспомнит, но просчитался: целовалась она как-то странно, попеременно прикасаясь языком к зубам и деснам, и Николай мог бы поклясться, что никто в жизни не целовал его так. Во всяком случае Николая не оставляло чувство новизны, которое на этот раз почему-то его угнетало.

Разговор не клеился. И увидев, что жена совсем собирается уже задремать, Николай тихо спросил ее:
Ну. Как дела?

- Нормально дела – отвечала жена сквозь дрему, и вновь наступила пауза. Которую впрочем, как таковую ощущал только Коля, а для жены она, судя по всему, была просто наступлением тишины.
- Сыну то сколько?
- Девять. Да и не сын он вовсе.
- Как так? - забеспокоился Николай, но женщина уже спала, так что ответа он не дождался.

Утром Николай как обычно проснулся чуть свет. Привычно потянулся он было за Кентом, но увидев на столе пачку Беломор, отложил американские сигареты и, подойдя к окну и открыв его, выпустил порцию крепкого отечественно дыма на улицу, чтоб не портить на редкость чистейший воздух, который поступал в комнату из каких-то ненаших пространств.


На улице лил тропический ливень. Город еще спал, и только поливальные машины добросовестно выпускали потоки воды на тротуары и мостовые. Николай докурил папиросу и хотел было разогреть себе чай, но вовремя вспомнив о том, что путь по коридору до кухни не близок, налил в стакан остатки водки и выпил ее, но не сразу, а предварительно пропаласкав ею рот. Затем от оделся, аккуратно разложил на столе гостинцы, дубленку и восемь пар колготок жене, платье дочке и четыре пачки жевательной резинки для сына, после чего неглаженым комом запихнул его в чемодан. Затем он поцеловал жену в лоб и левую грудь, а сына в вихры. Снял с веревки белье и и на цыпочках вышел, осторожненько притворив за собой дверь.

До входной двери он добрался значительно быстрее, чем ожидал и сначала подивился этой реалии, но потом вспомнил, что обратная дорога всегда кажется короче и успокоился.

Драчуны спали вповалку и вперемешку. Друг на друге в самых неожиданных позах, заполняя все пространство до потолка, но к счастью с пустотами, отдаленно напоминающими сталактиты. Николай без труда протиснулся между ними, чувствуя от прикосновения к их телам мертвецкий холод и восковую сальность при нем. Впрочем мервтечиной не пахло, а скорее попахивало гарью. Денег, густо рассыпанных на полу уже не было, лишь кое-где проглядывались полуистлевшие рублики, а в остальном на протяжении всего коридора под ногами шелестел пепел, пепел, пепел…

Выйдя на улицу, Николай обнаружил, что начинается наводнение. Вода, доходившая уже приблизительно до колен, все прибывала. Город быстро приобретал сходство с Венецией. Осетровые косяки шли против течения по мелководью на нерест, а поперек улицы медленно плыл в воздухе над водой аквалангист с ружьем, судя по ловкости, с которой он умудрялся не попадать в рыбу, браконьер.


Дворник в белоснежном сюртуке и столь же белоснежном цилиндре забросив удочку на середину улицы стоял на тумбе возле ворот, опираясь на метлу. Николай встал на другую тумбу, раздумывая, как бы побыстрее добраться до порта. Так они и стояли, как два атланта, охраняющие подворотню.
- Ну как? Клюет? – спросил Николай дворника часа через полтора, снимая туфли и закатывая штаны до колен.
- Клюнет! Куда ей деться! – изрек дворник колоратурным сопрано, насаживая на крючок свежего червячка. Голос дворника, могучим бульдозером заставивший содрогнуться дома, в отличие от лица и тела жены показалось Коле чертовски знакомым.
- Простите, вы случайно в оперном театре Ласкала не пели? – спросил он вдруг.
- В оперном театре? – дворник уставился на Николая, и только тут Николай обратил внимание на то, что щеки и лоб дворника густо покрыты гримом.
-Композитор Дорогомыжский, опера русалка, партия Мельника – напомнил ему Николай.
Дворник ошалело блеснул глазами и схватился за бороду, которая тут же и отвалилась поскольку была бутафорской. О чем сам дворник вроде не знал.
Некоторое время труженик метлы ошалело глядел на отделенную от его лица его бороду, а затем, отшвырнув удочку в одну сторону, а бороденку в другую, опрометью помчался вверх по улице против течения, громыхая по осетрам сапогами.


Бордовое солнце всходило на Западе. Темнело. День обещал быть знатным.

Глава 24.   Карьера Гены Трешкина

Эпиграф номер один:

Секретарь Партийной Организации: Юные пионеры: к борьбе за дело Ленина-Сталина будьте готовы!

- Принимаемые в пионеры (хором и дружно): всегда готовы!

Эпиграф номер два: “Готов выполнить любое задание партии!”

Ключевые слова клятвы советских космонавтов Генеральному Секретарю Коммунистической Партии на Трибуне Мавзолея после успешного возвращения на Землю.

Эпиграф номер  три: “Важна не сама готовность, а изъявление готовности.”

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин

Концы месяцев у нас на заводе ознаменовываются авралами. Прошёл я сквозь проходную, стал к прокатному стану,  засучил рукава… И тут вызывает меня к себе начальник цеха.

- Надо – говорит – от нашего рабочего коллектива отрядить одного добровольца в колхоз на четырнадцать дней для оказания братьям-крестьянам классовой помощи по прополке злаков от сорняков. Мы тут с твоим мастером Васей посовещались, кого бы такого послать, чтобы делу нанести наименьший урон, и решили остановиться на твоей, Трёшкин, кандидатуре.

- Что ж – отвечаю – я готов. Приложу все силы – и оправдаю доверие.

И руку не то к невидимому козырьку приложил, не то вскинул к небу в пионерском салюте.

…Наутро с группой товарищей я уже был в подшефном колхозе.

- Каждому из вас я ежедневно, начиная с сегодняшнего рабочего полдня, буду давать по меже – объявил бригадир в приветственной речи приехавшим со всех уголков области шефам включая меня – Это норма, для выполнения которой вам придется мобилизовать все силы, включая резервные. Ну как? Осилим?

Обратился он вроде ко всем, а уставился на меня. На меня всегда смотрят. Лицо у меня такое. Открытое, голубоглазое, белокурое… Смотрит на меня бригадир и ждет моего ответа.

- Осилим – ответил я за всех бодро – Нельзя не осилить.

И вытянулся во фрунт.

- Молодец – похвалил меня бригадир – Как фамилия?

- Трешкин

- Хорошо сказал Трешкин. Будешь у меня заместителем. Ну как, задание выполним?

- Я лично – говорю – готов выполнить любое задание.

Ухмыльнулся бригадир.

- А если я тебе полторы нормы положу, тоже выполнишь?

- Готов выполнить и готов перевыполнить – отвечаю.

- А две?

- Если надо – перекрою и две!

- Смотри ка! А если по большому счету как перед Генеральным Секретарем – сколько выполнишь?

Сколько скажут, столько и выполню – бодро ответил я. Бригадир побледнел.

- А всё-таки если конкретно. Предел есть?

- Нет – говорю – предела возможностям человека. Впрочем, чтобы не быть голословным, пишите: обязуюсь к концу полугодия выполнить двадцать две нормы с четвертинкой.

(вначале я хотел взять обязательство на год, но вспомнив, что мы приехали всего на две недели, решил ограничиться шестью месяцами).

- Вот это человек! – произнес бригадир с уважением, но брататься не стал: сел верхом на жеребца и ускакал рысью восвояси. После этого товарищи скинулись по рублику и приступили к работе, а меня направили на сеновал – экономить силы.

На следующее утро бригадир разбудил меня на заре и после завтрака, данного в мою честь председателем сельсовета, который прошел в обстановке товарищества и взаимопонимания между нами троими, повел меня под руки белые осматривать угодья, которые я обязался очистить от сорняков. Ну что вам сказать? Поле от края и до края, как говорится, восемь на семь. Огляделся я, вдохнул воздух своими легкими органами объемом четыре литра с четвертинкой, посмотрел на небо – солнышко светит ясное, прислушался – воробушки чирикают, сердечные… Собрался я с силами, засучил рукава, подошел к меже вплотную, выдернул первый сорняк и хотел было приступить к выдергиванию второго, как блиц вспыхнул. Из сорняков корреспондент районной газеты выскочил, интервью берёт. Из окрестного лесочка народ набежал и повалил валом, аплодировать бурными и продолжительными аплодисментами начал. Распрямился я, вздохнул с облегчением своей полной грудью. Посмотрел в небо – солнышко светит, прислушался а в народе говорят: Зачинатель, зачинатель… Корреспондент фотографирует меня и так, и сяк: я с сорняком в руке, я в окружении колхозных девчат, я на фоне непрополотого поля… Вопросы задают разные, интервьюируют, каковы, мол, мои творческие планы и что, мол я думаю о положении в Мозамбике.

Только я было начал осваиваться с обстановочкой, как вдруг к моему полю подъехал председатель на тракторе и дрожащей рукой передал из рук в руки телеграмму-молнию. Разворачиваю, читаю: “Наш проблемный институт обязался в текущем квартале предсказать существование нового трансуранового элемента зпт установить связь с двумя внеземными цивилизациями зпт доказать Великую Теорему Ферма тчк нужен генератор идей тчк срочно вылетайте тчк готовность телеграфируйте тчк о вас уже наслышаны зпт такие люди нам нужны вскл знак Мухтабар-Агабеков”.

- Ну как, Трешкин – спрашивает меня председатель колхоза – Готов?

- Я всегда готов – отвечают. – А когда лететь?

- Увы немедленно. Самолет – увы – уже подан. Жаль с тобой расставаться, Трешкин, но – увы – надо. Страна зовет!

Попрощался я с корреспондентом, облобызался с председателем, помахал рукой народу и сел на трактор. На колхозном аэродноме меня уже ждал самолет-кукурузник. Короткий разбег  и через пару-тройку не то часов, не то суток мы преземлились, где следует. Выхожу. Подходят двое.

- Вы Трёшкин?

- Я Трешкин.

-Садитесь в Машину. Поедете с нами.

Сели. Поехали. А куда поехали – неизвестно. Человеку, который на все готов, задавать вопросы не полагается по регламенту.

И вот: не прошло и часа, как из чащи леса показались ровные ряды пятиэтажных красавцев – шедевров купноблочной архитектуры пятидесятых годов социалистического столетия.

- Хрущёбы? – восхищенно проговорил я.

- Они самые – молча ответил главный из двойки.

Тем временем показалось и здание института. Который можно было узнать по тому, что на входе не было никакой вывески.

У ступеней, ведущих внутрь, машина затормозила. Одно из сопровождавших меня лиц раскрыло дверцу, другое мягко взяло под локотки после чего четыре руки дружно повели меня, ведомого в сизые научные дали, по институтским коридорам и лестницам к какой-то только им одним из нас троих известной заветной цели.

Шли мы долго. И долго. И долго. Сначала по коридорам, потом по лестницам, спиральным, как ДНК, и наконец по анфиладе приемных. Расположенных таким образом, что в каждую последующую можно было попасть, только благополучно миновав предыдущую. В каждой приемной сидело по неотразимой секретарше – хранительнице Двери. Возле каждой ведущей все выше и выше двери в ожидании смирно стояло по толпе граждан того прекрасного пола, который обычно называют мужским. Впрочем, перед двумя моими Иванами Сусаниными двери раскрывались как бы сами собой и уже через каких-нибудь четырнадцать секретарш я оказался лицом к лицу с дверью, на которой висела мраморная плита с надписью: МУХТАБАР-АГАБЕКОВ, УЧЁНЫЙ-АДМИНИСТРАТОР. Дверь раскрылась, ведущие за ней вытянулись, замерев – и я оказался с глазу на глаз с человеком с ответственным лицом, сидящим за необъятным столом, таким широким, что стоя по эту сторону его и глядя на ту, хотелось приложить к глазам морской бинокль.

- Здравствуйте, това…ва…варищ Трешкин! – проговорило Лицо – Немало о Вас наслыша…ша…шаны. Рады видеть воо…о…очию. Такие, как Вы, Нам нуж…нуж…нужжжны. Не будем терять вре…вре…времемемемени. Минутам надо ве…ве…вести счёт. Вы го…го…го…готовы?

- Готов.

- К чему?

- А ко всему!

- Я так и ду…ду…думал. Вот ключ от Вашего пись…пись…пись…письменного стола. Идите. Работайте. Ге…ге…генерируйте идеи. Выдавайте их на го…го…гора. Воплощайте в конкретные фо…фо…формы. Рапортуйте о выпол…пол…полнении. Жму ру…ру…руку. Следую…дую…дующий.

Сел я за предназначенный мне стол, открыл его разводным ключом, разложил бумаги самым солидным образом и приступил к ознакомлению с кругом вопросов, которые я обязался разрешить в рекордно короткие сроки. Вскоре к перекуру присоединились коллеги. После обеденного перерыва приступил я было к составлению проекта обязательства о досрочном выполнении всех обязательств. Как вдруг зазвонил телефон.

- Товарищ Трёшкин? – журчала трубка, мягко поокивая. – Теменев с тобой говорит. Из Сибири тебе звоню. Выручай, товарищ Трёшкин. Вылетай в тайгу. У нас тут работы непочатый край. Залежи нефти надо открыть – раз, греческое поселение раскопать – два, и раскрыть тайну Тунгусского метеорита четыре. Ты готов, товарищ Трёшкин?

- Я то готов – с готовностью откликаюсь – Кто-кто, а я всегда готов. Но как на такую переброску меня посмотрит товарищ ученый администратор?

- С Мухтабар Акабековым все уже согласовано через вышестоящую инстанцию, которой являюсь я. Наряд на твоё имя оформлен, вертолёт ждет на крыше.

Распрощался я с коллегами по науке, вышел на плоскую крышу, сел в ожидавший меня летательный аппарат, мотор завелся и вертолет полетел вертикально вверх. В Небеса. Совсем как я – только крутя пропеллерами.

Долетели быстро. Тайга оказалась неподалёку. Переоделся я, познакомился с коллегами пожав каждому из них руку, скинулся по рублику, выпил за успех дела. Ну а закусив сырком Дружба ознакомился с техзаданием, взял карту и углубился в тайгу во главе экспедиции. Гляжу – мать честная! Флора кругом произростает богатая, девственная. Фауна тоже не слабая, порхает, нетронутая человеком.

К вечеру, когда мы под моим руководством углубились в тайгу метров на сто пятьдесят, разбили бивуак, развели костёр, скинулись по рублику и наломали дров, тишину леса прорезал какой-то неясный гул. “Уж не новый ли Тунгусский метеорит падает на нашу голову – думаю, - ежели так, то надо приступать к наблюдениям.”

Но гипотеза не оправдалась. Над небом кружил вертолёт. Такой же, как тот, который меня прилетел, только раза в четыре больше в размахе пропеллера.

“Ну, - думаю, - меня ищет.”И точно! Как большая стрекоза, замер прямо над моей головой по-над лесом и сбросил веревочную лестницу. Попрощался я с коллегами, назначил вместо себя временно исполняющим мои обязанности паренька, и полез в небо. Напевая патриотичную песню: Все выше, все выше, все выше!

- Вы Трёшкин? – спросили меня в вертолете, перекрикивая мотор.

- Я Трёшкин – ору в ответ.

- Готовы?

- Готов.

На этом разговор оборвался и вертолёт начал стремительно набирать высоту.

- А куда мы летим, собственно? – поинтересовался я на следующее утро, увидев под собой водную гладь.

- Да здесь неподалёку, километрах в тысячах в трех, за границей Большой Театр гастролирует. С нашим лучшим танцором товарищем Васильевым сегодня утром случился мениск коленного сустава. И надо срочно станцевать за него партию Спартака в одноименном балете.

- Понимаю – говорю – задание архиответственное. Радируйте: форма отличная, состояние трезвое, готов сплясать любую порученную мне Партией партию.

Не прошло и часа как вертолёт пошёл на посадку. Схожу с трапа и вижу – встреча торжественная. Среди встречающих – сотрудники посольств и миссий, члены местного кабинета министров и, само собой, представители буржуазной прессы с магнитофонами и блицами. Грянул марш – и мимо меня продефилировал почётный караул в чалмах и белых национальных штанах, чем-то неуловимым напоминающим наши кальсоны.

По окончании церемонии усадили меня в машину и повезли по городу в сопровождении почётного экскорта мотоциклистов. В дороге сообщили распорядок дня.  С десяти до двенадцати по-местному – экскурсия по Столице, с двенадцати до двух по местному – генеральная репетиция, с двух до четырех по местному отдых, в четыре часа по местному – обед в президентском Дворце, который зададут в мою честь, а ровно в двенадцать ноль-ноль по Москве начало спектакля.

Ну что вам сказать. Город с ног сшибательный, в буквальном смысле этого слова. Люди южные, темпераментные, на иностранном языке говорят и для наглядности руками размахивают. Но тут меня под белы рученьки выталкивают на сцену. Аплодисменты, конечно. Овации, мешающие танцевать. Под шумок зала приступил я к разминке. Сначала попрыгал в высоту, потом в длину, потом по диагонали, после чего разошёлся и начал выделывать такие кренделя, что аккомпаниаторша, женщина, судя по возрасту и апломбу, навидавшаяся видов, глухо ахнула и перестала играть. За моей спиной кордебалет столпился, шушукается, но так, чтобы я слышал: “Вот это будет Спартак так Спартак. Всем спартакам спартак – не говоря уже о Торпеде и Локомотиве!”

После генеральной разминки прикурнул я в своем люксе на сорок первом этаже хотеля Континенталь, но меня разбудили и в чём был – а был я во фраке – повезли в президентский дворец. С иним президентом мы очень скоро нашли общий язык через переводчика. Я ему говорю через переводчика: “Я тебя уважаю. А ты?” А он мне в ответ через переводчика: Я тоже тебя уважаю. А Ты? Ты меня уважаешь?

Смотрю на часы – пора.

- Брось, Гена – говорит мне ихний президент через переводчика – без нас с тобой всё равно не начнут. Давай лучше дерябнем по новой.

Выпили мы с Королем на брудершафт, закусили деликатесами, и тут вдруг баядерка на золоченом подносе пакет приносит. Вскрываю печать сургучную и читаю про себя вслух: “Сегодня на стадионе в Лужниках в 19 часов тридцать минут в Москве сборная мира встречается с командой Динамо-Киев. Для усиления линии нападения сборной Мира товарищ Трешкин срочно отзывается на Родину.”

К вечеру по московскому времени я уже был в Лужниках. Вынесли меня из самолёта, привезли в раздевалку, раздели, поставили под ледяной душ. Потом одели на меня бутсы, гетры, трусы и прочую амуницию. На поле я вышел твердо, но уже с киевлянами почему-то. На разминке ни одного моего удара хваленый вратарь Мюллер парировать не сумел: все они были неотразимы и все на семь метров выше ворот.

И вот наконец стоим мы с Блохиным в центре поля. Говорю центрфорварду: Давай, Олег, переиграем ихнюю защиту во главе с Беккенбауэром. Ты иди по правому краю, а я пойду по левому. Так и запутаем.

Раздается свисток – и я делаю первый удар по мячу. Только я было собрался дать пас Колотву, побежать вперед, сделать пару обманных финтов, получив от Мунтяна обратный пас, финтом обойти Пеле, перебросить мяч через Круиффа и с шестнадцати метров под тупым углом послать мяч в девятку неотразимым сухим листом, как диктор по стадиону объявляет: В команде Динамо-Киев замена. В игру вступает Онищенко вместо Трёшкина – номер тринадцать. Отозванного с поля для выполнения важного правительственного задания.

Под дружный скандёж болельщиков пересыпаемый здравицами в мой адрес, иду с поля прямо под ледяной душ. Под холодным душем смываю холодный пот. Со лба. Неоторпливо одеваюсь. Выхожу из раздевалки – ждут. Машина простая, серая, неприметная.

- Ну – думаю – на этот раз дело серьезное.

- Товарищ Трёшкин – спросили меня в кабинете товарищи. – Как самочувствие?

- Норма.

- Пульс?

- Норма.

- Жена? Дети?

- Готов выполнить любое задание.

Товарищи многозначительно переглянулись.

- Товарищ Трёшкин. Завтра в семь-сорок часов пополудни ровно стартует большая лунная экспедиция. Параметры вашей кандидатуры идеально подходят. Вы готовы?

- Готов!

- К чему?

- А ко всему!!!

- Будут ли пожелания? Просьбы?

- Будут.

- Слушаем вас, товарищ Трёшкин.

- Луна это хорошо. Можно даже сказать грандиозно. Но мелковато. Подумаешь, луна. Я лично готов махнуть прямо на Марс. А что? Запросто. Усовершенствую ракету-носитель, внесу коррективы в орбиту, короче говоря, обязуюсь долететь и вернуться для торжественной встречи на Красной Площади!

И вот четвертый день я сижу на космодроме. Лунная экспедиция улетела. Мена как уникального кадра решили поберечь для большого дела. Телефоны отключены. Телевизоры вынесены. Идеальный покой. Такой, что даже стука отбойных молотков не слышно. А я сижу. Готовлюсь. И жду. Жду Великого Противостояния….

4.4.74

Глава 25. Я ВИЖУ ЭТИ ЕЁ ГЛАЗА

РАССКАЗ О МИШКЕ ЯПОНЧИКЕ ИЗ ПЕРВЫХ РУК

Я вижу Вы молодой человек. Вас интересует как раньше, а не как теперь. Вы я вижу хотите спросить что раньше было. Молодой человек, вы лучше спросите, чего раньше не было?!

Там, на чём сидит одиноко сидящий голубь, стоял собор, который в одну ночь разобрали на мрамор. Говорят он пошёл в метро, но я не ручаюсь. Куда Вы смотрите, молодой человек? Вы смотрите на то что я вам говорю. Вы видите мои глаза? Вон с того парапета я ими лично сама в пятнадцатом году видела царя Николая, как вижу вас. Вся улица была в гимназиях: мужских и женских. С конной полицией и оркестрантами вперемешку. Тогда на улицах громко не ликовали. Тогда это считалось неприличным. Это теперь кажется, что при царях Одесса разговаривала на жаргоне. Молодой человек, до революции в Одессе жили очень культурные люди. Они говорили на таком русском языке, какой вам уже не услышать даже по телевизору. Но вас я вижу интересует не как теперь, а как раньше. Между прочим, молодой человек, раньше на том самом месте, куда вы сели, сидели проститутки не будем при детях говорить о них громко. И между прочим до сих пор на этом самом месте как только начинает темнеть начинают сидеть. Но вас я вижу не интересует теперь. Вас интересует как это теперь выглядело до того, как оно наступило. Так вот сообщаю: до того, как наступило Теперь и царя свергли, на каждом углу даже если этот угол был не угол а улица, был либо магазинчик, либо ресторанчик, либо одно из двух, либо оба из двух. Ви я вижу хотите спросить что в них было. Молодой человек, вы лучше спросите, чего в них не было! В кафе Фанкони, к примеру, на вилках, ложках и ножичках было выгравировано: УКРАДЕНО У ФАНКОНИ. Чтобы как только краденое начнут толкать на толчке, его без разговоров, городового и чрезмерного мордобоя вернуть. Да да, молодой человек, до революции в заведениях, в которые приличные люди водили приличных женщин, ложки были серебряные, а не из черт те знает какого сплава. Цилечка из Америки написала, что в ее новой капиталистической родине, в которой ВСЕ ПРОДАЕТСЯ И ПОКУПАЕТСЯ в магазинах а не по блату из-под полы, в ресторанах, в которые не стыдно привести не только сенатора, но даже и одесситку, тоже то же самое пишут. Название заведения. Но это, как Ви понимаете, плагиат!

А какие раньше были погромы! Какие в Одессе были погромы!! На Молдаванке евреев выкидывали с третьего этажа, как смитьё, через окна. Ну и насиловали евреек, которые добровольно отказывались уступить. Но в нашем квартале к громилам на паперть вместо попа вышел сын попа с наганом вместо креста, который не молился, а матерился. В переводе на интеллигентский с одесского приблизительно так: “Слушайте сюда, православные. Чтобы в приходе моего папы убитых трупов не было. Вопросы будут?” И через то, что громилы были верующие, они перекрестились на церковь и на наган, и ушли делать погромы в другой квартал. Что было обидно, потому что мы спрятались в чулане у русских антисемитских соседей уплатив им золотыми червонцами, за жалкий остаток которых моего дорогого папочку во время сравнительно либерального НЭПа держали в парилке ОГПУ до тех пор, пока он якобы от инфаркта не умер.

Куда ви смотрите, молодой человек? Ви смотрѝте на то, что я вам сказала, а не на по сторонам. Ви видите эти мои глаза? Вон там, в городском саду я ими лично видела в дивертисменте Веру Холодную, как ими же вижу вас, когда об ней говорю. Эта женщина была настолько красива как женщина, что половина Одессы пошла её хоронить. Кстати: после того, как Холодной не стало, Одесса на минуточку обнаружила, что наши глаза с ней ну прямо один в один. С той только разницей, что после смерти Холодную нельзя было потрогать воочию, а в мои глаза можно было прийти посмотреть. А заодно с ними на всю меня. Ничего за увиденное из кармана не винимая, как при чтобы в кино повидать Веру Холодную после того, как в мире живых людей её уже не было среди нас. Потому что я разрешала смотреть на себя бескорыстно. Через такие просмотры в эти мои глаза, которые называли глазами второй Холодной (а старожилы Одессы, которым посчастливилось не быть сосланным в лагеря, расстрелянным или же умереть каким-нибудь другим способом, при встречах на етом свете называть продолжают), за следующие три пятилетки в общей сложности посмотрело не меньше, чем вся с половиной Одеса. И заглянув вот в ети мои глаза, в которые ви глубоко не заглядываете, сначала в мне видели Веру Холодную, ну а потом поневоле начинали разглядывать и остальную меня. Не холодную, как Вера Холодная, а такую, которая ошпаривала горячей кипятка...

Но вас как я замечаю интересует не то, что было после того как на него положили конец, а то, как всё замечательно было прежде, чем это хорошее прокляли, уничтожили и закопали. А знаете почему? Потому что Ви человек времени, которое Одесу превратило в подделку, самозванку и самопал. Ви человек будущего. С которым говорить трудно, потому что это счастливое будущее, до которого я дожила, слушать не любит, не хочет и не умеет.

В Одесе молодой человек, –не в той, которая называет себя Одэссой после того, как Одесу-оригинал убили чтобы подменить копией – были такие интересные времена, что средь бела дня посреди тротуара раздевали порядочных женщин, которые этого не хотели. Недалеко от вон того уголочка с мамы – не чьей-нибудь, а лично моей - снял трико очень приличный мальчик. О котором на первых взгляд если на него посмотреть никто никогда не сказал бы, что у него такие способности. Мимо как раз шёл прохожий мужчина, так нет чтобы пройти себе тихо или кулаками вмешаться, как было бы где угодно но не в Одессе. Он стоял и смотрел, как с мамы снимают трико. А когда представление завершилось, спросил:
- Разве теперь уже раздевают на Соборной площади? Напротив Святого Места? Сколько живу в Одессе, такого не было!
- Нам Боженька не указ. Не царские времена– ответил раздеватель-грабитель. Не на словах а на деле соединивший ленинский лозунг ГРАБЬ НАГРАБЛЕННОЕ с безбожием, которое советской идеологией ещё только начало становиться.

И что же ви думаете? Восприняв совет как намек, прохожий стал сам снимать с себя брюки не дожидаясь насилия. И как оказалось напрасно: снятия штанов, трусов, трико и кальсон с мужчин этого специалиста по раздеванию не интересовали. У него была другая, воровская специальность, какой кроме Одессы нигде на земле нет: раздеть женщину, не сняв с нее юбки. В результате мама ушла, грабитель ушел, а снявший с себя штаны остался стоять.

Куда вы смотрите, молодой человек? На Одессу, которой нету, или в мои глаза? В глаза Веры Горячей, как меня называли! А некоторые, которые посчастливились родиться в Одессе неэтого времени и остаться не в вечно живых а в живых, называть этой же парой слов продолжают. С тех лет, которые я без очков вижу четче, чем вас в очках, в Одессе всё стало другое если не считать моря. Нырните в мои глаза – и я Вам нарисую картину, которая в вас перед вами как вечно живая будет неколебимо стоять.

Ви читали про Мишку Япончика? А я, молодой человек, видела его этими моими глазами, как вижу в эту минуточку вас. Между прочим как сейчас помню: он был такой галантный молодой кавалер, такой элегантный такой, при шляпе с сигарой. Он вечно ходил в гости со свитой. И ему всегда открывали. В Одессе молодой человек, в то время не открывали порядочным людям боясь, что они бандиты. А бандитам, когда они прямо представлялись, кто такие они, открывали без разговоров. Такая тогда был Одесская логика, которую нельзя понять, если не пережить. Как говорил мне когда я была уже девочкой покойный папа, чтобы стать одесситом, мало родиться. Чтобы стать одесситом, в Одессе надо сначала до этого умереть.

Между прочим, Мишка Япончик был такой интеллигентный, какого после сорока лет советской власти не встретишь не только среди воров, но даже и на трибуне извините за выражение Мавзолея: перед тем, как придя в гости что-то сказать, он обязательно снимал шляпу и клал её на стол или тумбочку. И только потом говорил:
- Здравствуйте.
Я очень прошу Вас положить в эту шапочку все вещи, которые стоят денег.
Потому что упаси Бог, если после того, как вы скажете “это всё”, окажется, что у вас что-то осталось.”
Это у него называлось: ходить в гости. Но надо отдать ему должное: Япончик ходил в гости только к богатым. А бедным даже помогал материально. Кстати но между прочим, мой дорогой папочка имел честь и причину поцеловать Мишку Япончика в руку. Хотя Король Одесского Криминала помог нам не материально, а бери выше чем деньги. Он помог маме, когда она захотела родить. При этом совсем не так посодействовал, как Ви, судя по пробежавшему по лицу игривому выражению, решили подумать.

Видите эти мои глаза? Можете не поверить, но ими я видела Мишку Япончика в 1919 году, как через пятьдесят лет ими же вижу вас! А тогда, между прочим, выйти ночью на улицу было всё равно, что выпрыгнуть с третьего этажа без парашюта. Но видим что мамочка умирает, и побежали до доктора Дворкина. Стучим в дверь и звоним в колокольчик изо всех сил в четыре ноги и руки, а прислуга не открывает: боится, что мы бандиты. Что делать? И тут как раз идёт Мишка Япончик и спрашивает почему на нас лица нет. Мы сказали про маму, которой надо родить. Мишка нас с папой выслушал, и решил: “Идем в гости до доктора”.

Постучал пальчиком и тихонечко прошептал: “Здравствуйте. Я Мишка Япончик. Будьте любезны пожалуйста открыть дверь.”
И доктор почему-то мгновенно и самолично открыл. Не удивляйтесь, молодой человек: если бы вы были одесситом в те годы и не открыли бы дверь перед Мишкой Япончиком нараспашку по первому его требованию, я бы на вас хотела бы после этого посмотреть.

- Доктор Дворкин – сказал Мишка, снимая шляпу – видите эту девочку, на которой лица нет? Так у меня до Вас личная просьба не отказать мне в любезности: помочь маме этой девочки родить человека.
Доктор Дворкин в чём был так и пошёл через весь город со своим чемоданчиком. А был он в кальсонах. Об брюках он почему-то сразу забыл. Не удивляйтесь, молодой человек: если бы вы были одесситом в то время, вы бы на его месте тоже не думали об этикете.

И что интересно: доктор Дворкин действительно через Мишку Япончика очень помог маме рожать. Тем более, что Мишка успокаивал его одесскими хохмами. Но руки у доктора Дворкина всё равно почему-то дрожали. Может от нервов, а может и потому, что рыжий бугай из мишкиной свиты держал у виска гинеколога, чтоб принял ребенка из чрева на этот свет на уровне как если б его рожала английская королева, рево̰̀львер.

Так Мишка Япончик спас мою маму. Правда, младенец родился мёртвый, и это большое счастье, что в тот раз мама был беременна не мной.

Мишка проводил доктора Дворкина до его дома, чтобы никто не выразил удивления, почему он не в смокинге. Объяснив это великодушие тем, что если он отпустит доктора в кальсонах одного в городе, где все его знают, это бросит нехорошую тень на репутацию их обоих. Но тень через доктора на Мишку всё равно таки бросилась. Доктор Дворкин пришёл домой, вымыл руки, надел брюки и умер.

Как только Япончику доложили об этой кончине, он как Повелитель Одессы, за которого если бы коммунисты разрешили голосования, Одесса проголосовала бы подавляющим большинством, приказал объявить доктору Дворкину всеобщие похороны. Для того, чтобы описать, как после этого хоронили доктора Дворкина, не только одной книги мало, но даже одной меня. Сказать, что доктора Дворкина хоронила половина Одессы, значит не только ничего не сказать, но даже не начать говорить. Все улицы от дома, из которого выносили покойника, до самого кладбища были в гимназиях: мужских и женских. Оркестров было так много, что можно было подумать, что их больше, чем в городе музыкантов умеющих на чём-то играть. А похоронных венков от организаций и граждан было возложено столько, что ими завалили не только могилу, в которую опустили гроб с доктором, но и девять соседних, в четырех из которых пока никто не лежал.

В день общеодеского траура, объявленного Япончиком, ни с одной женщины и мужчины не только не сняли трико, чулочки, часики, портсигар или же комбинацию, но даже не вытащили из карманов и сумочек ни одного бумажника или же кошелька. И даже хотите верьте, хотите наоборот: это был первый – он же последний – случай, когда Мишка Япончик не снял шляпу на поминках по кому бы то ни было.

Потом я ещё раз видела Мишку, когда он брал банк. И надо ж такому случиться – как раз под нашими окнами! Япончик приехал на зелёном автомобиле РоллсРойс впятером. Четверых поставил на улице отгонять выстрелами прохожих, а сам зашёл внутрь, снял шляпу и сказал что-то такое, от чего все вдруг подняли руки вверх. Вас я вижу интересуют подробности, как было раньше. Молодой человек, раньше всё был даже проще, чем даже теперь! Вот этими моими глазами, которыми вижу вас, я видела Мишку Япончика из тех четырех окон с балконом на втором этаже, когда оставленные на улице четверо выносили из банка мешки с дѐньгами, так ясно, как будто я всё еще его вижу, садящимся в зеленый автомобиль. С сигарой и в шляпе. Япончик–на сцене театра, которым была Одесса, а мы с мамой и папой из четырех окон, словно из царской ложи наблюдаем спектакль. В котором ограбление века происходило как на экране но не внарошку.

Кстати и между прочим. Мишкины девушки почему-то ходили во всём красном. Чтобы все знали, чьи они. Такие красивые были девушки, но одевались вульгарно – во всё французское. Такое французское, на которое одесситки, известные в мире тем, что нас ничем не смутить, завидовали и краснели. А если кто-то из одесситок захотел вдруг увидеть свои бриллианты, то приходила сюда, чтобы полюбоваться как они на мишкиных красных девицах выглядят, как на экспонатках музея.

Грабежи Мишки отличались от того, что экспроприировало ЧК, только одним: на экспроприированные Япончиком жемчуга и бриллианты после того, как их отобрали, можно было хотя бы полюбоваться. Отличие в сравнительно лучшую сторону скажу я вам, надеясь, что в компетентные в том, о чем я вам доверительно поделилась, органы на родившуюся до большевизма старуху не донесете.

Мишкины красные девушки гуляли, пока он не был застрелен красными, к которым переметнулся, по этой алее тройками. А сидели исключительно на том самом месте, на которое сели вы. Это было недавно. Пятьдесят лет назад. Но вас я вижу не интересует недавно. Вас интересует давно. Куда вы смотрите, молодой человек? Вы смотрѝте на то, что вам говорю я. Ви видите эти мои глаза?

Юра Магаршак
Одесса 1969 год
лето

Глава 26. МОЗГАМИ МЛАДЕНЦЕВ ГЛАГОЛЯТ ИСТИНЫ

Дорогие товарищи дети.

Выступление перед вами, перед тем, как сдать в корректуру очередной роман о вашем колхозе, стало у меня уже хорошей традицией. Ваши советы и корректуры очень помогают повышению художественных особенностей моей прозы. Вот почему я делюсь с вами мыслью из моей творческой кладовой. Которой является моя голова.

Есть у меня одна задумка. Одна! Не вижу причины для юмора, дети. Иметь две задумки в одной писательской голове одновременно – это же несерьёзно.

Мой новый роман о тружениках ваших межей будет называться “ОЗИМОЕ ЖНИВЬЁ”. Внимание! Я начинаю щедро делиться – а мне не жалко – его первыми главами. Убавьте децибелы, дети, я приступаю к мировой премьере романа.

Передовой тракторист Егор на яловом быке поднимает девственную целину.

Не понимаю, дети, причины для юмора. Вы, я вижу, не знаете, кто такой яловой бык. Говоря по-простому, яловой бугай - муж яловой коровы. Повторяю с коррективами ещё раз.

Передовой тракторист Егор на муже яловой тёлки Светланы Егоровны пашет девственную зябь. Внезапно из-за бугра появляется пенсионерка Авдотья Егоровна, в коллективизацию своими мозолистыми ступнями лично поднявшая ставшую общенародной зябь первой. Из последних сил она несет радостную весь людям и петухам: передовая курица-медалистка Наталья Петровна опять родила двойню.

Не понимаю, дети, причины для юмора. Эх, вот как? Курицы несутся яйцами? А разве я утверждаю, что бутербродами? Повторяю с внесенными коррективами еще раз.

Тракторист-ударник Егор на муже выменитой коровы удобряет девственную зябь навозом передовых лошадей. Внезапно из-за бугра появляется пенсионерка-орденоноска Авдотья Егоровна.Которая изо всех сил несет курам и людям радостную весь: знаменитая курица-медалистка Наташа в тринадцатый раз вылупила из одного яйца двойню.Окрылённый этой передовой новостью, флагман уборочной посевной Егор Егорьевич Егоров берёт на себя встречное повышенное обязательство: починить трактор до окончания ярового посева зернобобовых. И на его натруженном лице всеми цветами радуги выступили трудовые капельки пота.

Не смешно? Значит я семимильными шагами иду вперёд. Ах, вы устали смеяться? В таком случае продолжаю по тексту. Внезапно из-за бугра появляется городская журналистка Анюта, опьянённая запахом весеннего фуража.

Не понимаю дети причины для юмора. Городская женщина опьянена ароматом фуража русского поля. Что ты сказала, девочка с розовой соской? Фураж не пьют? С редактурой согласен. Повторяю с коррективами еще раз.

Внезапно из-за бугра появляется городская журналистка, с букетиком фуража в кулаке. Она видит Егора, сеющего силос новым квадратно-гнездовым способом, еще более прогрессивным, чем старый. И Егор видит её.

Не вижу юмора, дети. И слава богу. Я литератор маститый. И тем не менее вы даже не представляете, каким подспорьем для меня является коррекция моей литературной орбиты мозгами недалекого будущего. В наше передовитое время откровенная критика снизу без задней мысли глаголет только устами младенцев. Вы, сельские дети, своим живейшим участием помогаете мне выдавать нагора романы и повести о жизни ваших матерей-героинь и многодетных отцов, о которых я, городской житель, могу только мечтать. Что? Взять и превратить свою закадычную грёзу в явь? Сдать городскую квартиру и дачу детскому саду и переехать в ваше передовое село, которое моё облауреатченное перо изувековечило на всю нашу Великую Родину? Вы шутите, дети      

Ю.М.                                                                                                                           

1964                                                                                                                                                                       

Поздняя осень

Глава 27. ПОТЕРЯ УРНЫ С ПРАХОМ ДОРОГОЙ МАМОЧКИ.
Советская антисоветская быль

Нет такого человека, который бы никогда ничего не терял. Не сам потеряешь- другие помогут. Только и слышишь: тот зонтик посеял, этот партийный билет. Но чтобы прах потерять – для этого цивилизация сперва должна была до крематория докатиться. Который в Ленинграде открыли за пару недель до того, как наша любимая мамочка – одна на двоих – дуба дала.

Немного очухавшись от несчастья, мы с старшим близнецом-братом Коляном (который старше меня на двадцать минут) помозговали и решили маму оприходовать на тот свет через крематорий. Для тех кто через это блатное священнодействие не прошёл, рекомендую: новый прогрессивный способ обращения с трупом по сравненью с закапыванием. В государственном масштабе: сколько землищи под поля и луга освободится, даже представить страшно, не то что сказать. А в личном: экономическим рычагом остаток денег вместо взяток могильщикам можно пустить на вторые поминки. То есть на сороковой кажется по религии день. На пользу живым.

Что в моей профессии ценно - везде у меня свои люди. Кто по ночам в очередях отмечается? Простые граждане, всякие там инженеры, искусствоведы и тому подобные академики. Ночь стоят на морг, еще одну на похоронный автобус, а потом в лучшем случае две очереди на сжигание, после чего неделю ждут, чтобы ликвидировать от близкого то, что от него к тому времени уцелеет. А я живу без этих излишеств. Зачем, когда у меня везде есть свой Витя, которому я мясо делаю? Если я для человека, то и человек естественно для меня. Ты мне я тебе, ты меня а я тебя. Сотня на лапу каждому – и никаких эмоций. Морг по высшему разряду, и зал в котором отпевают только больших людей.

На поминки в Метрополе не поскупились: на сто двадцать персон отгрохали. На второй день дома добавили. А на третий чуть свет звонит Витя и сообщает что урна с прахом готова досрочно. Мы со старшим братаном Колей кое как оклемались от постигшего нас с ним на двоих горя и сказали близким, чтоб на кладбище вперёд ехали, своим ходом. А сами поймали тачку и в крематорий, за урночкой. С черного входа, в который только уважаемых людей города пропускают. Там у них для нас сидит такая скромно одетая девочка с брильянтовыми колье под ватником. Произношу сообщенный мне Витей пароль. Она кивает и выносит то, что осталось от мамы в не очень прозрачной бутылочке. Честно говоря, немного. Я думал, останется больше. По блату могли бы и побольше нажечь.
- И это всё? – спрашиваю.
- То есть? – отвечает вопросом.
- Вообще - говорю - за сто рублей маловато чего-то.
- Как в лучших домах Парижа – пожимает плечами. – Чем меньше осталось – тем выше качество нашей кремации.

Этим мы с Колей слегка успокоились и берем в четыре наши руки то, что осталось от дорогой мамы. Кладем все это в полиэтиленовую сумочку и выходим. По блату скандала не поднимешь – в этом его основной и единственный недостаток.

Очередь на такси нервничала. Друг на друга орала. Размахивая кто чем: кто русским языком, кто детьми до семи лет, кто удостоверением депутата, а кто и голыми руками но с здоровенными кулаками. Не стали мы с Витей нервничать, чай не плебеи. А сели в автобус. Маму я на колени поставил, а Коля уступил свое место женщине, которую мы лично стали подклеивать не сговариваясь слева и сверху. Старухи столпились в проходе, глядят волчицами.
- А вы, извиняюсь, инвалид? – спрашивает ехидно одна колоша.
- Я больше чем инвалид – ответствую, обклеивание девушки прерывая.
- А Вы покажите.
Ну я и показал урну. Думал она заткнется. А она разоралась.
- Нету таких привилегий – орет – чтобы прахи на местах для инвалидов сидели. – Здесь сидят с наглядными признаками инвалидности. Как у меня.
И удостоверением инвалидки в нос тычет. Девушка не стерпела и встала. В другое время я может и уступил бы инвалидам мягкое место у окошка, но мамочка мне этого бы не простила. Кто кто а я ее знаю! Единственным наглядным признаком инвалидности у этой калоши было ее лицо. Вести прах мамочки стоя покачиваясь на ухабах вместе со всем народом – до этого я слава богу пока еще не докатился.

В автобусе конечно дискуссия вспыхнула. Одни гражданки считали, что право на моей стороне пролетария, тогда как другие стали делать втыкания за попустительство и воспитательную недоработку со мной. Обобщая эту недоработку с меня, мужика сорока лет от роду, на всю современную молодежь.
Красавица которую мы обхаживали не выдержала и встала.
- Садитесь - предлагает калоше – мое место не хуже, чем под этим оралом. Не в окошко с него посмотрите, так на людей.
- Вот теперь я ни за что не сяду – завопила калоша – у меня тоже женская гордость есть.
Тут я вскипел.
- Коля – говорю – подержи маму.
Но потом передумал с калошами драться и вышел из автобуса. Тем более что стимул выйти был в виде молодой женщины, которая впереди меня вышла. Калоше я ничего не сказал. Ради памяти мамы. Ни слова. Кроме двух трех самых выразительных матюгов. Которые между нами-мясниками в ходу.

Как вышла на твердую землю, красавица припустила. В ней почему то пропала взаимность, которую она до этого проявляла. Попробовал было Витя за ней бежать, но я остановил брата, указывая на маму. Неизвестно как ей бы такая гонка понравилась. Взобьешь прах – а он, как пух, не осядет. Мамочке нехорошо будет.
Плюнули мы на дамочку с Колей и как то сразу почувствовали, что надо опохмелиться от горя. Этот пережиток капитализма среди нас с Колей еще бытует, хотя, конечно, искореняется.

Пошли в крепкие напитки – закрыто. В воскресенье водкой не торгуют. Но у входа оно конечно стоит чувачок с сумочкой полиэтиленовой. Которая при жестикуляции позванивает. Купили мы у него бутылочку и взяли в компанию третьим – память мамы почить. На двоих распивать родимую неприлично, как не русские. Чувачок оказался местным, все парадные знал. Ну прямо Иван Сусанин! Стали мы с нашим Сусаниным у батарейки, достали из почтового ящика по его указанию граненые стаканы, мамочку поставили в уголок, а он свою авоську, похожую снаружи на нашу, как две капли воды на третью, но изнутри, конечно, не такая святая. Разлили водочку по стаканчикам, бутылочку в уголочек поставили, чокнулись с тем, что осталось от мамочки и выпили за помин, не уточняя чего именно во избежание обвинения в идеализме ежели кто донесет. Душевненький чувачок оказался: как на мамочкин прах глянет – плачет. Посадили мы его на ступеньки, прислонив к стеночке, чтоб по лестнице не скатился, авоську с его непроданной водочкой на коленки поставили, а сами с мамочкой в метро сесть хотели, но нас не пустили, хотя мы и предлагали заплатить за багаж. Тогда мы тормознули тачку и прямо до кладбища на ней и доехали. Прямо до триумфальных ворот, над которым с первого мая висел лозунг:

ВЕРНОЙ ДОРОГОЙ ИДЕТЕ, ТОВАРИЩИ.

Батюшки светы. Могил ядрена вошь. Если б не родственники, которые в ожидании нас повсюду там и сям в нетерпении рыскали, нашу землю нипочем бы не отыскали. При нашем появлении всё задвигалось зашебуршилось, плюс раздались плохо сдерживаемые рыдания женщин. Нас с Витей хлопали по плечам, а кто-то нетерпеливый уже выкапывал ямку для мамочки детской лопаточкой. Могильщики подвернулись с предложениями покапать, но мы им от ворот поворот: у нас прогресс, сами справимся не с телом а с прахом. Осталась одна проблема: закопать мамочку на правильную глубину. Поспорили самый чуток, но быстро пришли к етому… консенсусу.

Право достать мамочку из сумочки я предоставил Коле как старшему близнецу. Все приумолкли и стало так тихо, что торговля могильщиков за кустами за то, сколько им будет стоить рытье могилы на полуторную глубину с родственниками свежего трупа отвлекала от священного ритуала. Ребята открыли стаканчики, роздали женщинам и мужчинам. Коля взял сумочку, вынул из нее то что в ней было – и побелел белей савана. Я сразу не глядя все понял – даром что ли мы с ним однояйцевые? Из одного яйца вылупились с первого взгяда видать. Понять то я смекнул, а толку что? Как людям понять дать, почему вместо праха с мамочкой – бутылка столичной?

Коля догадался первый – не даром он у нас на общественной работе сгорел. Так мы его за глаза называли: наш погорелец.
Выдача – говорит – прахов закрыта по техническим причинам когда мы за мамой приехали. – У них – говорит -  в кремации переучет. Ревизия прахи проверяет.

И достает из сумки поллитру. И разливает. Тут понятное дело, рыдания резко усилились. Ежу понятно, что одной поллитры на восемьдесят человек даже по капельке не разлить, а о бульках не приходится заикаться.
Но Коля народ успокоил жестом. – смотрите не расходитесь. И начинайте продолжать поминать мамочку вон из того мешка. Бухала на всех хватает. Смотрите только: не больно то расходитесь.
К счастью наше такси скучало. За прошедшие полчаса никто закопан пока еще не был.
- Гони браток где нас подобрал – приказали мы с Колей. – Да погоняй что есть мочи. Трюндель к счетчику.
Примчались в парадную – ни души. Всё обыскали и за батареей, и в почтовом ящике, и в лифте – нигде мамочки нету. И алкаша нету. Примчались мы к магазину где за водкой стояли – а там никого. Закрыто и точка. Спрашиваем прохожих не знают ли такого то по описаниям алкаша – а они от нас только шарахаются, подлюки.
- Вот сволочь – говорит Коля – даром мы его поили. Мог бы не дрыхнуть где то без собутыльничков.
Спрашиваем у дворника, не забирали ли менты в протрезвитель кого.
- Точно подтвердил дворник. Был мужчина подходящий под описание, ядрена вошь. И вы под описание его тоже подходите. В вытрезвитель его забрали. А может и вас.
А куда он пошел? Адрес оставил? Куда поллитру нести?
- А сэр его знает. Он мне не Анна, а я ему не Каренин. К ментам валяйте.

В угрозыске пропажей праха живо заинтересовались. Так прямо и заявили: это что-то свеженькое. Но по мере того, как выяснялись обстоятельства дела, лица над формами и под милицейской фуражкой тухли, как яйца.
- Так вы уверены, что это не похищение праха с целью вымогательства или шантажа? – задал последний вопрос востроглазый веснущатый паренек лет пятидесяти. И получив наше утвердительное НЕТ другим, отсутствующим голосом посоветовал обратиться в бюро находок, после чего глаза его потухли окончательно и стали невидящими. Словно их выключили. Как фары.

В бюро находок нас встретила девица с губами. Раскрашенными, как на картах: казалось, у трефовой дамы были одни губы – так ярко они выделялись на бледном фоне всего остального.
- Вот мудозвоны – сказали губы, вытягиваясь и приоткрываясь – в трамвае урну оставить! – и растянулись в улыбке. Мы с Колей мысленно переглянулись и на душе сразу стало чище. Но ненадолго.
Распишитесь в получении вашего Николая Филипыча – сказали нам губки. – Вторую неделю лежит посреди чемоданов и зонтиков. Только впредь не теряйте.
- Позвольте – возмутились мы с Колей – что за неумные шутки? У нас утеряна урна с прахом дорогой мамочки. А Николаи Филиповичи нам без надобности.
Губки раскрылись, замерли и погрустнели.
- Какая жалость. Других урн за последние пару дней не было. Но не теряйте надежды. Если бы вы потеряли бумажник, или скажем, золотое кольцо, тогда еще можно было бы сомневаться в честности советских граждан. А урна найдется. В отношении возврата урн наши граждане всегда проявляли безукоризненную социалистическую порядочность. А в самом деле: кому урна с прахом вашей дорогой мамочки нужна, кроме ее детей?
Оставил я телефон мясного отдела и вышли разочарованные.
- Куда ехать? – спросил водила.
- Гони в крематорий – приказал братан Коля и я поймал его мысль без слов налету. Между нами давно существует телепатия, это ни для кого не секрет, просто мы ее не афишируем.
Скромно раздетая девушка в брильянтовом колье была на месте. Я отозвал ее в сторонку хотя никого кроме нас троих не было и сказал как на ухо говорят мне, прося филейную часть.
- Сделай мне еще один прах мамочки. Не обижу.
-То есть?
- Еще один пррррах.
- То есть один вы получили?
- Мы получили. Но потеряли.
- То есть?
- Что зря языком махать? Короче: нам нужен еще один прах нашей дорогой мамы.
- Но где я его возьму? Рожу, что ли?
- Надо девочка, надо. Тем более, что я работаю там где надо.
- Где? В органах? В обкоме партии?
- Бери выше.
И дал ей визитную карточку мясника. Она ахнула, переменилась в лице к лучшему и упорхнула.
- Сделает! – убежденно подумал я Коле, сдвигая пыжик на затылок. Прошло тридцать две минуты, тяжелых как двухпудовые гири. Мы с Колей нервно ходили по поминальному коридору, ощущая, как наши сердца синхронно бьются в противофазе. И разом остановились, когда в дверях появилось бриллиантовое кольцо с урной в руках.
- Вот видишь! А ты сомневался! – подумал я Коле, а девушке произнес: За мной не заржавеет – сложил деньги в кармашек и подмигнул. Бриллиантовое кольцо мигнуло в ответ, спрятало деньги туда, где находится декольте, и ушла, причем купюры просвечивали сквозь ее тело, будто под рентгеновскими лучами.

Захоронение прошло без эксцессов. Все уже были навеселе и праха кремированной мамы даже как-то не очень ждали. С соседней могилы ребята тоже пришли выпить на дармовщину причем не только могильщики. По дороге домой, которая всегда кажется короче, заехали к Вите, взяли ящик водки, ящик осетрины, ящик красной икры, ящик плавленых сырков и ящик корочек хлеба – чтоб было чем водку занюхивать. А также четверо духовых музыкантов. Поминки вышли на славу, и даже легкая потасовка во время которой брату Коле выбили зуб мудрости не могла омрачить радости торжества. Только в полседьмого раздался звонок из бюро находок.
- Принесли урну вашей мамы – интимно прошептали губы, лаская ухо дыханием и ароматом эфиопских духов.
- С меня шоколадка – говорю в шутку.
- Шоколадками я могу обои обклеивать – мне мяса ко дню рождения надо.
- Праха уже не требуется – ответил я и повесив трубку пошел под душ в ванну оклёмываться. Не перезахоранивать же теперь другой мамин прах. Который нам дали по блату незнамо чей

Глава 28. КАК Я БЫЛ АЛЕХИНЫМ

Превращение меня в шахматного гения случилось, когда я был в шестом классе.
История – которую рассказываю, чтобы она не канула в лету, кажущаяся невероятной но имела место быть на самом деле – такова.

С шестого класса, после того как в пятом я стал чемпионом школы по шахматам среди всех классов то есть даже среди семнадцатилетних оболтусов, а кроме этого получил диплом первой степени на городской математической олимпиаде, меня почти что насильно учителя заставили ходить в шахматный кружок в дом пионеров Куйбышевского Района. В которых – не только в Дворце Пионеров Аничковом Дворце, но и во все районах города – некоторые так называемые кружки были замечательны. Потому что количество преподавателей самого высокого уровня в Ленинграде было больше чем число мест, где они могли бы работать, в разы. И это несмотря на то, что больше половины петербургских интеллигентов погибло в блокаду, а до этого процентов семьдесят оставшихся после революции в городе были репрессированы или высланы на философских кораблях за пределы самого передового общественного устройства на Земном Шаре. Тем не менее вместо шахмат я потихоньку от классной руководительницы стал посещать юношескую математическую школу при университете. В которой преподавали в будущем великие математики. Включая Мишу Громова, впоследствии считавшегося одним из крупнейших математиков мира, а в то время студента Мат Меха.

В этой то ЮМШ при университете – как ее называли по первым буквам, наподобие КГБ или СССР, я познакомился и подружился с Ваней Андижанским. Внуком Хирурга, оперировавшего самого Фрунзе. Которого – как стало известно впоследствии – человека здорового, приказал оперировать Совет Народных Комиссаров, возглавляемый Сталиным. В результате успешно проведенной операции нарком был зарезан на операционном столе. Но это не помешало – а может быть помогло – дедушке Вани получить бумагу за подписью не то Кирова (пока не застреленного), не то Отца и Учителя, о том что за ним и его потомками закрепляется квартира, в которой он проживал. Квартира эта площадью метров двести на улице Достоевского по нашим советским меркам выглядела примерно так же, как Строганов дворец на Невском во времена Императоров. То есть необыкновенно роскошно. По этой причине – а также и потому, что отец Вани был профессором Университета – в его дом стекалась ленинградская элита. Которую я, будучи приглашенным Ваней чтобы в одной из комнат играть в пинг-понг, восторженно лицезрел.

Что же касается Фрунзе, о проведенной на нем операции дедушка Вани (согласно легенде, которую хозяева квартиры охотно рассказывали гостям), отзывался не так, как повествует история: "Хронический алкоголизм. Печень в хлам. Не операбелен". Кто говорил правду: хирург, оперировавший Фрунзе по приказанию Партии, или учебник истории - поди сейчас, разберись...

И вот в одну из наших встреч в математической школе Андижанский – который предпочитал, чтобы его называли Анжуйским – сказал мне, что завтра среди прочих гостей к ним придет Виктор Корчной. Ставший гроссмейстером незадолго до этого. Который – как ему рассказали, не помнит тысячи партий, как Тайманов или позднее например Карпов, а, будучи трудягой, импровизирует на ходу. И предложил мне устроить гроссмейстеру розыгрыш. После которого посмотрим, что будет.

Состоять же розыгрыш должен в следующем. У Вани в громадной библиотеке его дедушки есть книги по теории шахмат. Одна из которых посвящена матчу Алехина с Капабланкой. С разбором партий. Наша задача – разучить ту, которую называют самой красивой. Сесть рядом с гроссмейстером, играя блиц секунд по десять на ход. А дальше посмотрим, что будет.

Будучи покладистым другом, я согласился. Пришел в договоренное время к Ване, который держал в руках книгу о матче на первенство мира 1927 года, игравшегося в Буэнос-Айресе. В которой приводились все 34 партии. Из которых предложил мне выучить наизусть одну – благо до прихода гостей оставалась пара часов. И поставил перед нами шахматную доску с фигурами. Расставив фигуры так, чтобы я играл белыми за Алехина. Поскольку на этом уровне моей памяти в то время хватало, я выучил партию довольно быстро. Которую мы с Ваней для верности сыграли четыре раза. После чего в ожидании приглашения к гостям стали играть в пинг-понг.

Часа через два нас позвали в гостиную, размером (по советским пропорциям) как Георгиевский Зал Зимнего Дворца. То есть не меньше, чем шестьдесят метров. В котором с десяток гостей уже сидели за накрытым столом. Рядом с которым папой Вани Всеволодом был поставлен столик пониже для детей, для нас с Ваней то есть.

Мы были представлены Корчному со словами что мы – шкеты – являемся шахматными дарованиями. После чего Гроссмейстеру было ненавязчиво предложено с нами сыграть. От чего Корчной – как и ожидалось – вежливо отказался.
Началась выпивка, во время которой Виктору Львовичу (который – и это было известно – был не дурак выпить) водочку под каждый тост подливали. В то время, как мы с Ваней, расставив шахматы вместо того, чтобы пить водку – что в хороших домах для детей было запрещено – стали играть со скоростью пара секунд на ход.

Примерно через двадцать ходов папа Вани якобы невзначай посоветовал гроссмейстеру взглянуть на партию, которая вроде бы интересна. Гроссмейстер (являвшийся к этому времени двукратным чемпионом Ленинграда) снисходительно взглянул на доску. Потом еще один раз. И еще. После чего стал смотреть на разыгрываемую мной с Ваней партию неотрывно. Поскольку на его глазах два пацана разыгрывали одну из красивейших партий в истории шахмат! О чем он, в соответствии с своим импровизационным стилем игры, не подозревал. Видел только, что уровень разыгрываемой перед ним партии запредельно великолепен.

На 34 ходу я (изображая Алехина) пожертвовал пешку. На 36 предложил жертву коня. После чего Ваня впервые надолго задумался и произнес короткое слово СДАЮСЬ.
- Но почему же сдаюсь? – взревел гроссмейстер.
- Потому что слон F6 с продолжением пешка G5 ведет к победе. (номера ходов и жертв сейчас называю условно потому что с тех пор в шахматы практически не играл).
После чего Ваня театрально положил своего короля в знак поражения и мы пошли в соседнюю залу играть в пинг-понг.

Корчной долго еще разбирал варианты партии, не переставая выпивать рюмку за рюмкой (в которую ему подливали). Восхищаясь гениальностью пацанов, которую мы за собой не подозревали. И даже больше того, потому что Ваня признал свое поражения на два хода раньше, чем Капабланка.

В течении последующих недель я получал звонки от Корчного (которому мой домашний телефон услужливо дали), а также - два раза - от Семена Абрамовича Фурмана, являвшегося тренером Анатолия Карпова, доведя уровень своего ученика до Чемпиона Мира. Которому о моей шахматной “гениальности” поведал Корчной. Я однако же был непреклонен. Сказав, что выбрал для себя другие дороги. А именно математику и коллекционирование марок.

Вот так я был Алехиным. Причем довольно долгое время. Потому что вплоть до 1976 года, когда Виктор Львович навсегда покинул СССР, при каждой встрече где-либо (в этом смысле Ленинград был городом маленьким) он меня (даже тридцатилетнего) всегда узнавал и произносил что-то вроде

"Если бы Вы серьезно занялись шахматами, то стали бы Ботвинником! Или как минимум мной"

Глава 29. Безлунный блеск

Нева бледнела на глазах. Белая ночь сгущалась. Аккуратные и как бы пришибленные домики на противоположной стороне реки выстроились вдоль берега, как новобранцы на перекличку, а Медный всадник, вздыбив коня,приветствовал их словно принимая от города молчаливый парад. Творения созданные из камня жили своей жизнью, отличной от жизни, основанной на белковых соединениях. Величавый покой и мудрое благородство было написано на их вековых морщинистых ликах. Дневная суета, казалось, не могла вывести их из благородной задумчивости, как честного труженика прилавка не может потревожить внезапное появление ОБХСС.

- Любуетесь? - спросил меня сосед по скамейке симпатичный молодой ленинградец лет 26и, голубоглазый шатен с курчавыми волосами.

- Любуюсь - кротко подтвердил я и предложил ему закурить. Отвечая любезностью на любезность молодой ленинградец зажег спичку. И лишь после того, как я прикурил, затянулся сам.

- Теперь трудно представить, что каких-нибудь 270 лет назад на этом месте были болота - произнес он и глаза собеседника при этом сделались круглыми как мишени в тире. - А между тем это истинная правда. На территории одной только Академии художеств в свое время утонули в грязи 312 человек. Или взять к примеру Адмиралтейскую набережную. От голода, холода и других объективных причин на ней скончалась никак не меньше двух тысяч душ. И это заметьте по самым скромным подсчетам. люди вымирали, как мамонты.

Молодой Ленинградец замолк. Возникла неуклюжая пауза. И чем дольше она продолжалась, тем больше напоминала минуту молчания.

- Какой странный юноша - подумал я, мысленно содрогаясь. А вслух спросил

- И на месте этой скамейки вероятно тоже происходило что-нибудь этакое?

 Разумеется. 19 мая 1731 года государыня императрица Анна Иоанновна этом самом месте похлопала по плечу своего фаворита Бирона. А 14 сентября 1829 года Александр Сергеевич Пушкин в третий раз объяснялся в любви Наталье Гончаровой. Причём она сидела там, где сижу я, а он стоял на коленях там, где сидите Вы.

Невольно я хотел было приподняться, но молодой Ленинградец повелительным жестом остановил меня:

- Не стоит стоять. Если в Ленинграде вставать на каждом историческом месте, то у нас во всём городе никто бы не сидел. Исключая разве что жителей районов новостроек.

- Не по годам рассудительный юноша - подумал я и чтобы перевести разговор на другую тему изрек указывая рукой на Медный всадник:

- До чего хорош! Со всех сторон хорош! Всегда хорош!

 Молодой Ленинградец покачал головой:

- Хорош, но не всегда.

- Не всегда? Отчего ж не всегда?

- Оттого, что Медный всадник был снят со своего пьедестала дважды - назидательно проговорил молодой собеседник. – В одна тысяча девятьсот девятом году памятник был покрыт лесами и отреставрирован. А в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году памятник был украден и в течение 8 месяцев и 11 дней гром-камень стоял налегке.

-  Украден, вы говорите? Да быть того не может!

- Многое из того, чего быть не может, было. И происходило не раз.

Но позвольте: почему же об этом ничего никто не знает? Существует радио, пресса,  раздел нарочно не придумаешь наконец. Нет, Вы шутите. Сознайтесь, что шутите. Где-где, а в Москве если бы Медный Всадник украли, об этом знали бы в первую очередь. знаете как это бывает? Из уст в уста,  слово за слово… Об официальных каналах я уже не говорю. Если бы медный всадник украли, как бумажник или часы, об этом в Политбюро обязательно знали бы. А о Лубянке, в которой всё знают, и говорить нечего.  Да и зачем памятник такого размера красть? Нормальному человеку такое и в голову не могло бы прийти.

- Зачем- это особая история. А украсть Медный всадник как оказалось можно. В некотором смысле даже проще, чем колье или же портсигар. Ведь после того, как его украли, никто этого даже и не заметил!

-То есть как?

- А вот так: не замечали и всё.

- Ээээ, батенька, тут позвольте вам не поверить. Медный всадник это такая глыба, такая всемирно известная Махина, что ей исчезновение не может пройти незамеченным.

- Простите меня, видимо, я недостаточно точно выразился. Разумеется тысячи людей видели, что Медного всадника на месте нет. Но каждый отмечал это про себя и думал, что так надо зачем-то: может быть взяли на реставрацию, может быть на киносъемки, может быть решено перевести его в Москву а на освободившемся месте возвести что-нибудь более современное. Обком Партии, например. Памятник Гагарину. Дорогому Никите Сергеевичу верхом на вздыбленном автомобиле. Или ещё кому то.  Да мало ли всего! О том же, что Медный всадник может быть украден ни одному нормальному человеку в голову прийти не могло. В самом деле: зачем?

- Допустим. А заинтересованные организации? они куда смотрели?

- Друг на друга конечно. Одна заинтересованная организация думала, что Медный всадник взяла другая заинтересованные организация. И так по кругу.

- Вы шутите юноша. Право шутите. Вы просто разыгрываете меня. Ну скажите, что вы шутите. Ну сознайтесь!!

- Молодой Ленинградец посмотрел мне в глаза, но веселья я в них не увидел. Напротив: они были серьезны и как-то по-особому строго грустны.

- Допустим я пошутил. Но разве это что-то по большому счёту меняет?

 Я посмотрел на юношу и почувствовал, как писатель во мне взволновался.

- Теперь я вижу что Вы не шутите. Но как это произошло? Меня интересует детали, подробности, проникновения в суть. Я видите ли я член союза писателей. Литератор с сенсационным уклоном.

Молодой человек обозрел меня с любопытством. Как осматривают Эрмитаж.

- Увольте. Пусть Вам расскажет об этом кто-то другой. Спросите любого Ленинградца на улице.  Тогда Вы, может быть, мне поверите.

- А я хочу чтобы Вы. Только Вы. Уж коли заговорили.

- Не стоит. Ответственность чересчур велика. А вдруг я упущу какую-нибудь деталь или же искажу чего-нибудь имя отчество…

Это пустяки. Всё равно фамилии я  изменю, организации зашифрую, а детали придумаю сам.

Молодой Ленинградец зримо и театрально заколебался.

- Ну что ж, если столичный гость настаивает, пожалуй расскажу что знаю. Но при одном условии. Если вы хоть раз усомнитесь в моём рассказе или перебьёте меня, я прерываю повествование.

- Договорились - не торгуясь согласился я и приготовился слушать.

 ***

Две симпатичные девочки из общества охраны исторического наследия совершали очередной обход с целью проверки сохранности исторических зданий и монументов, представляющих непреходящую художественную ценность. Одна из красоток при исполнении держала толстый блокнот, другая смотрела по сторонам. И обе они вели неторопливые беседы о личной жизни. Которые впрочем ничуть не мешали добросовестному исполнению ими своих служебных обязанностей. Так что если бы вдруг на месте не оказалось Петропавловской крепости или, скажем, Шпиль Адмиралтейства переломился бы надвое, то это было бы ими тотчас замечено и отмечено прочерком в соответствующей графе ведомости. После чего к делу подключились бы соответствующие инстанции. Что впрочем совершенно исключено. Ибо никогда еще Петропавловская крепость не сходила со своего места, а шпиль с корабликом на макушке добросовестно стоял вот уже больше 150 лет, подпирая подобно Атланту низкое Ленинградское небо, покрытое облаками.

Беседа текла неторопливо и величаво подобно Неве, вдоль левого берега которой совершали дозорный обход наши обворожительные подруги. Обходя владенья свои, принадлежащие государству.

Впрочем обстановка располагала к темам возвышенным, а потому и разговор происходил возвышенный или как теперь принято говорить на уровне мировых стандартов.

- А он что?

 А он говорит: давай не будем.

- А ты что?

- А я говорю: Петропавловская крепость одна.

- На месте.

-Ставлю галку. А я говорю между нами всё кончено.

 - А он что?

- А он говорит: ты ещё об этом пожалеешь.

- А ты что?

- А я говорю: нискольечки.

- Так прямо и отрубила?

- Ага!

- А он что?

- А он говорит: росстральные колонны две.

- На месте.

- Ставлю галку. А он говорит: мне это надоело. Понимаешь? Ему надоело. Не мне, а ему!

 - А ты что?

 - а я говорю: Медный Всадник один.

- Медный Всадник, Медный Всадник… Галка, да где же он?

- Кто?

- Да Медный Всадник!

В самом деле: на гром камне не было ни коня, ни Петра. Не было на нем медного всадника. Девочки дважды обошли вокруг знаменитого места, но сомнений быть не могло: гром камень был пуст, как ящик с водкой, хранившийся на складе, в котором поработали маляры.

- Наверое, взял кто-нибудь – догадалась одна из девушек. Не та, что ставила галочки, а та, которую Галкой звали.

- Кто же его мог взять?

- Ну мало ли. Какие-нибудь реставраторы.

- А в блокнот что писать будем?

- Ставь прочерк. Там разберутся. А ты что?

- А я говорю: Исаакиевский собор – один.

- На месте.

- Слава Богу. В смысле я хотела сказать слава КПСС.

- Так что же ты говоришь?

- А я говорю: ладно. Так и быть, но чтобы в последний раз…

Перенесемся мысленно в стены той самой организации, в которую поступила информация об исчезновении Медного Всадника, и незаметно заглянем в окно той самой комнаты, где эта информация покоится. Даже беглый осмотр обстановки не может не вызвать восхищения: на лицах одного усатого мужчины и восьми женщин, сидящих за столами лицом к мужчине (очевидно затем, чтобы мужчина мог в любую минуту проверить, чем каждая из женщин занята в настоящий момент) не было и тени волнения. Безмятежнейшее спокойствие, о котором могут только мечтать индийские йоги и брахманы восточной Азии было начертано на них. Каждая из женщин неторопливо занималась своим делом: кто чтением книги, кто росписью глаз, кто вязкой полувера, настолько неторопливо, что возникала уверенность в большом запасе времени для производства множества дел, лежащих на их жилистых женских плечах. Не вызывало сомнения, что каждая из них представляла собой в будущем гордость геронтологии, ибо судя по той медлительности, с которой они разбирали бумаги, каждая из них собиралась в будущем бросить перчатку Мафусаилу. Между тем, хотя прошло уже три недели с тех пор, как две первые героини нашего рассказа обнаружили исчезновение Медного Всадника, страсти по этому поводу не только не затухали, но еще и не вспыхнули. Впрочем, внимание. Усатый мужчина поднимает брови. Подзывает к себе одну из уже знакомых нам девушек. Задает ей решительный вопрос. Давайте незаметно приоткроем форточку и прислушаемся.

- Что это у тебя тут за прочерк, Галя?

- Где?

- Вот. В графе МЕДНЫЙ ВСАДНИК.

- А… Так нет медного всадника, потому и прочерк.

- Как это нет?

- А так. Нету и всё.

- И ты до сих пор не выяснила, кто его взял?

- Борис Борисович, почему я должна выполнять работу Анны Андреевны? Не мое это дело связываться и выяснять. Понимаете? Не моё!

- И то правда. Садись. Работай.

Усатый мужчина глубоко вздохнул. Горестно вздохнул. Сокрушенно так, как будет всю безалаберность этого мира хотел вдохнуть в себя и внутри себя сохранить, очистив Вселенную от скверны. Но не удержался и выдохнул ее в мир вновь, но выдох у него получился не простой, а многозначительный. Ибо была в этом выдохе забота об общем деле.

- Анна Андреевна, голубушка, напишите письмо в реставрационные мастерские. Наверное, это они.

Женщина, восседавшая за третьим столом в правом ряду, поджала губы.

- Борис Борисович, вы же знаете, я же просила, я скоро ухожу.

- Знаю, знаю. Но письмо написать Вы успете?

- Не знаю право как будет со временем. Я же просила вас, Борис Борисович, уволить меня. Уволить не с места работы, а от всего этого. Неужели нельзя потерпеть? Вот уйду я – и всем вам будет без меня спокойно и радостно.

Произнеся эту филиппику, Анна Андреевна всхипнула.

- И все-таки, Анна Андреевна, составьте, пожалуйста, письмецо как Вы это умеете, и принесите на подпись мне. А потом и отправьте. В конце концов, кто из нас здесь начальница: Вы или я?

Прошла неделя-другая. Потом еще две недели. И еще полтора месяца. Место действия прежнее. Сцена вторая. Те же, кроме Анны Андреевны.

УСАТЫЙ МУЖЧИНА: Анна Андреевна…. Анна Андреевна

ГАЛЯ: Борис Борисович, Анны Анрдеевны нет.

УСАТЫЙ МУЖЧИНА: Где же она?

ГАЛЯ: Она ушла.

УСАТЫЙ МУЖЧИНА: Куда?

ГАЛЯ: В декрет.

УСАТЫЙ МУЖЧИНА: Давно?

ГАЛЯ: Два месяца назад.

УСАТЫЙ МУЖЧИНА: В самом деле? А я и не заметил. Как быстро время летит… Галочка, посмотри там у нее в столе или же на столе, нет ли там чего-нибудь насчет Медного Всадника?

ГАЛЯ: Борис Борисович, Вы же знаете: не моё это… Сейчас посмотрю.

(пауза)

ГАЛЯ: Вот, Борис Борисович.

УСАТЫЙ МУЖЧИНА: Читай.

ГАЛЯ: В ответ на ваше… от такого-то такого-то сообщаем, что в текущем пятилетии Медный Всадник нами не реставрировался, не демонтирвоался и с гром камня не уносился. Капитальный ремонт Медного Всадника без отрыва от пьедестала намечен на 1981 год. Директор. Главный бухгалтер.

УСАТЫЙ МУЖЧИНА: Интересно.

Усатый мужчина оперся руками о голову, по форме приближающейся к кубу, то есть именно такой, которую в античные времена оторвали бы с руками и ногами от туловища, ибо параллелепипед считался идеалом черепа. И стал ритмично сжимать и расжимать пальцами кожу на лбу, но разглаживая, но врнь образуя морщины. Трудно было не залюбоваться им в эту минуту, зримым воплощением напряженного мышления.

УСАТЫЙ МУЖЧИНА: Вот что, Галя. Пошли ка запрос на Ленфильм. Однажды они разобрали Дворцовый пост и перенесли двух коней с Аничкова Моста к Волкову Кладбищу, чтобы снять уголок старого Парижа. От этих киношников можно ожидать чего угодно. 

ГАЛЯ: не мое это дело, Борис Борисович, писать официальные письма. Да и не умею я это.

УСАТЫЙ МУЖЧИНА:Составь как можешь. Заполни конверт. Принеси мне на подпись. А пошлю уж я как нибудь сам.

Не прошло и 20 дней, как с Ленфильма пришел ответ на шести страницах. Краткое содержание которого таково:

Памятник, стоящий во дворе студии, является копией скульптора первой категории товарища ПастельногоХ.Р. Которая к монолиту товарища Фальконы прямого и косвенного отношения не имеет.

Ознакомившись с опусом, усатый мужчина на минуту принял свою излюбенную позу зримого раздумья, после чего решительно закомандовал:

Галя, Тоня, Марфа Исаковна. Письма – в архитектурное управление, в Ленпроект, в пожарную охрану и органы безопасности. Форма номер четыре. Представить на подпись через четыре часа. После чего немедленно разослать.

Не прошло и месяца как на стол Борису Борисовичу были положены три письма разных цветов, но вполне идентичного содержания. Борис Борисович внимательно ознакомился с содержанием каждого документа и поднял брови. В комнате, славившейся образцовейшей тишиной, впервые за много лет возник шум. Понемногу шум перекинулся на другие комнаты, и скоро все громадное здание гудело, как паровозное депо в день получки.

- Товарищи – говорили сотрудники друг другу на ухо – а где же находится наш дорогой Медный Всадник?

Народ был прав. Медного всадника не было. Он исчез бесследно, как отметка о первом браке у злостного разведенного алиментщика, после каждого очередного развода расчетливо терявшего паспорт. Многочисленные перекрестные звонки во все мыслимые и немыслимые инстанции не дали результатов решительно никаких. Спешно созванное совещание всех заинтересованных лиц, включая компетентные во всем органы, прочно встало перед дилеммой: либо обратиться за помощью в уголовный розыск, либо списать Медный всадник с баланса. Обе точки зрения имели своих сторонников, и обе имели свои плюсы и свои минусы (причем, как это регулярно бывает, плюсы одной точки зрения являлись минусами другой). Но после долгих дебатов собрание единодушно приняло решение обратиться за помощью в уголовный розыск. Причем голоса за и голоса против разделились почти поровну.

Два бодрых молодых человека в штатском, похожие друг на друга, как пятиэтажные красавцы, построенные по инициативе дорогого Никиты Сергеевича, и совсем не похожие ни на Шерлока Холмса, ни на инспектора Мэгре, ни на Джеймса Бонда, ни даже на майора Пронина из анекдотов –произведенного в подполковники. Два обыкновенных молодых человека, каких у нас миллионы и миллиарды, разве что плечи у этих пошире, чем у остальных миллиардов, и глаза у этих поголубей. Выслушав сбивчивый рассказ Бориса Борисовича, майоры дружно переглянулись и дружно подмигнули друг другу. С той только разницей, что тот, кто сидел справа, подмигнул левым глазом, а тот, кто сидел слева, подмигнул правым. После чего майоры в штатском одновременно посерьезнели и сообщили, что преступник несомненно матерый.
И ничего более. То есть никаких версий!

- Дело – говорят – трудное, но нам оно по плечу. Как говорится, и не такое… Вот пожалуйста. Дело номер КМ-167. В городе Звонске пропал четырнадцати этажный

- неужто дом?

- Берите ребятушки выше: четырнадцатиэтажный небоскреб.

- То есть как пропал?

- Очень просто. С жильцами и общественными удобствами.

- Поразительно.

- Не видим ничего поразительного. Время сейчас такое. Тайны ядреной энергии раскрываем, хотя они у нас во где сидят (показывает на свое горло). Ну и до медного всадника доберемся.

Молодые люди дружно качнули головами, по два раза каждый – вправо-влево-вправо-влево. После чего их симпатичные головы вновь приняли исходное симметричное относительно плеч положение.

- Ну и как? Нашли небоскрёб то?

- А то как же! Стоял себе, как ни в чём ни бывало, в городе Халатинске, за тысячу километров от места первоначальной постройки.

- И никто ничего не заметил?

- А как тут заметишь? Города ведь эти построены по одному типовому… А вот ещё дело. В Азербайджане пропала папиросная…

- Лавка?

- Фабрика.

- С людьми?

- На этот раз люди оказались на месте. Директор приговорён к высшей мере: к переводе на другую работу. Сторож и кладовщик получили по пятнадцать лет строгого режима условно, остальные преступники осуждены на десять лет исправительных лагерей, по амнистии продолжая работать. А знаете почему? Потому что Советский Суд – самый гуманный в мире к тем, у кого есть связи и родственники на самом верху.

Теперь взгляните на эту папку. На могучей сибирской реке пропала плотина гидроэлектростанции мощностью сорок миллионов киловатт!

- Кто же унес такую громадину? И куда?

- Одному, даже очень матёрому преступнику, таое пока не под силу. Там поработала банда. Расхитители народного добра шесть лет разбирали плотину и по кирпичику и по железобетонному блоку переносили сквозь проходную… Пришлось-таки голову поломать! Бессонные ночи и всё такое.  Славное было дело. КМ-5231.

- А что означают буквы КМ?

- Кража масштабная. Но дело не только в масштабе. Дело в народной смекалке. До тех пор, пока существуют нечистые на руку граждане, которые хотят жить лучше, чем остальные, даже за сохранность вершины горы Казбек ручаться нельзя. Чего только в СССР не крадут? Бумажники, фабрики, кошельки, высотные здания, зонтики, города…

- Неужели и города?

- Дело номер КМ-7559. Впрочем, пока оно не закончено, говорить о нём – значит нарушать совсекретный режим. Но вернемся к нашим баранам.

Молодые люди достали из сейфа бланки, на каждом из которых крупными синими буквами было начертано как высечено в граните: ДЕЛО О ПРОПАЖЕ.

- Открываем дело за номером КМ-12577. Так что, говорите, у вас пропало?

- Памятник.

- Кому или чему?

- Петру Первому.

- Фамилия имя отчество.

- Чьё?

- Изваянного.

- Романов Петр Алексеевич.

- Год рождения.

- Простите, Вас интересует год рождения государя или год изваяния монумента ему?

- Если бы мы знали,что нас интересует, мы бы не задавали вопросов вам. Место рождения?

- Чьё?

- Изваянного.

- Наверно Санкт-Петербург.

- Социальное происхождение.

- Не понимаю.

- Кто был отец изваянного? К какому сословию и классу принадлежал?

- Царь.

- Пишем: из служащих. Кстати нечто подобное у нас уже было. Если памятник пустили на переплавку, его можно трактовать как возобновление раскулачиваний. И продолжение разборок с царской семьей, принесшей народу неисчислимые беды. С памятником Александру Третьему, запрятанному во двор Русского Музея, так уже было. Национальность?

- Как вам сказать…Родословная у Романовых интересная.

- Но человек он был по убеждениям наш?

- Бесспорно.

- Православный или еще какой?

- Антихристом многие почитали.

- Значит, опередил время. Так и запишем: русский. Место работы?

Борис Борисович замялся.

- Видите ли, у царя Петра Алексеевича не было постоянной работы. И плотником был, и каменщиком, и бомбардиром.

- Выходит летун.

Впервые за много лет руководящей работы Борис Борисович внутренне содрогнулся.

- Назвать царя Петра Великого летуном было бы, пожалуй, несправедливо к покойному.

- Так может он тунеядец? Существовал на нетрудовые доходы?

- Пожалуй что так. На нетрудовые конечно, как все цари. Но всё же… Трудился не покладая рук. Как результат деятельности основал этот город.

- На нетрудовые доходы или на трудовые?

- А вот это не знаю.

Молодые люди, стриженые и одетые одинаково, с таинственным видом что-то записали в дело, и от этой таинственности Борису Борисовичу почему-то стало не по себе.

- Занимаемая должность?

- Государь всея Руси, думаю.

- Пиши: руководящий работник. Имеет ли родственников за границей?

- Да почитай все его родственники за границей. Включая потомков, которые избежали народного гнева.

- М да… Дело скверное. Перейдем к особым приметам.

Борис Борисович оживился.

- Понимаете, этот памятник – он единственный в своем роде: человек на вздыбленной лошади. Другого такого нет в целом мире.

- Понимаем. Но нам этого мало. Скажем, вот этот ваш пиджачок тоже единственный в мире, а укради его кто-нибудь – разве от этого найти его было бы легче? Уникальность не друг, а враг оперативного следователя. Если бы медных всадников было много, то хотя бы один из них найти было бы несравненно проще. Логически рассуждая.

Возражать против столь безукоризненно логического построения Борис Борисович, номенклатурный работник с тридцатилетним партийный стажем, не стал.

- Сколько вещей украдено?

- В смысле.

- Скажем, если у вас украли два чемодана, в этой графе пишем два. Если украдены три девочки, в этой графе пишем три.

- Не знаю, что и сказать. На памятнике были изображены лошадь и человек. Не считая змеи.

- Что еще за змея? Зачем змея?

- Зачем не знаю, но убеждён: змея как существо реакционное является символов враждебных прогрессивных преобразованиям сил.

- Так сколько штук общественного достояния преступно украдено у государства: две или три?

- Выходит три.

- Опишите приметы памятника. Сделав особый упор на особых приметах.

- Приметы украденного такие. Царь сидит на коне, а конь вздыблен, потому что его кусает змея.

- Это не приметы для следователя. Лошадь наверняка опустилась на передние ламы, а змея наверняка уже уползла.

- Вам, следователям, виднее.

- Какой рост похищенного?

- Памятника или оригинала?

- Обоих.

- Оригинал был ростом больше двух метров. Насчет роста памятника попробую уточнить.

- Вот это полноценная примета. Цвет волос?

- Видите ли, он в некотором отношении из меди.

- А какой цвет меди? Вроде бы бронзовый? Пиши: волосы желтые.

- Скорее зеленые – уточнил Борис Борисович, почесав перед этим в затылке.

Примерно через часа полтора подробное описание пропавшего было составлено, и стриженые друг под друга молодые люди зачитали составленный ими текст, который они аккуратно отпечатали на странице, начинающейся заголовком: НАЙТИ ЧЕЛОВЕКА.

ПРОПАЛ МЕДНЫЙ ВСАДНИК. ПРИМЕТЫ: МУЖЧИНА ВЫСОКОГО РОСТА, В ПЛЕЧАХ КОСАЯ САЖЕНЬ, ВОЛОСЫ ЗЕЛЕНЫЕ, ИЗ МЕДИ, ВЕРХОМ НА КОНЕ (МЕРИН-ЧЕТЫРЕХЛЕТКА), ВМЕСТЕ С ПОКУСАВШЕЙСЯ НА ПОКУСАНИЕ ИХ ОБОИХ ЗМЕЕЙ. В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ЕГО ВИДЕЛИ НА ПЛОЩАДИ ДЕКАБРИСТОВ ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО ПЯТЬ МЕСЯЦЕВ НАЗАД. ПОСЛЕ ЧЕГО ВСЕ ТРОЕ БЕССЛЕДНО ИСЧЕЗЛИ. ВСЕХ СВИДЕТЕЛЕЙ ИСЧЕЗНОВЕНИЯ ПАМЯТНИКА, А ТАКЖЕ ЗНАЮЩИХ ЕГО МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ ЛИЦ, ПРОСИМ СООБЩИТЬ КУДА СЛЕДУЕТ – и далее следовали адрес Литейный Четыре и телефон.

Молодые люди нажали на кнопку, и в комнату вошли еще семь точно таких же молодых людей, стриженых друг под друга. С которыми хозяева кабинета немедленно смешались до полной неотличимости. После короткого разговора между девятерней семь молодых людей как по команде – а может быть именно по команде – вышли в разные двери, оставив двоих, причем я ни за что не рискну утверждать, были ли оставшиеся двое теми же самыми, или новыми, которые заступили на смену на смену им.

Первые ласточки не заставили себя долго ждать. Разумеется, это были свидетели, которые могли бы под присягой подтвердить, что они ничего не видели. Точнее собственными глазами видели отсутствие Медного Всадника. Уже через час с четвертью из свидетельских показаний стало ясно, что медного всадника на его месте не стало как минимум с декабря, ибо нашлись граждане, которые не видели его уже в новогоднюю ночь, потому что плясали на гром камне кадриль. В восемнадцать часов сорок четыре минуты позвонил гражданин, скромненько сообщивший, что он лично присутствовал при умыкании бессмертного творения Фальконе. За ним немедленно была послана Волга (чтобы не пугать воронком) но за время, пока она ехала с драгоценным живым грузом то есть свидетелем, объявилось еще шестеро очевидцев происшествия. Сопоставляя их показания, в общих чертах, которые, как известно и являются истинными чертами всякого происшествия, картину кражи Медного Всадника можно было восстановить следующим образом. 11 декабря, примерно в два часа пополудни, к памятнику подъехали подъемный кран и грузовик с рабочими, начавшими подготовительные работы. После чего все: Медный Всадник, грузовик, кран и рабочие уехали в направлении Дворцового Моста. Где следы их затерялись надежно и как решили бы пессимисты, безнадежно.

Несколько граждан утверждало, впрочем, что если бы им показали воров, то они узнали бы их, потому что лично помогали грузить скульптуру, проявив тем самым завидную бдительность и бескорыстие в деле охраны памятника от поломки. Особый интерес представили показания постового милиционера, совсем еще зеленого деревенского пацана, который сообщил важную особую примету преступников, а именно: оба они регулярно употребляли нецензурные выражения, причем шофер шепелявил, а водитель не выговаривал букву Д. А обратил он на это внимание потому, что перекуривал вместе с ними под своей плащ-палаткой, укрывшись от мерзкого декабрьского дождя. Когда же паренька-милиционера спросили, почему он не потребовал у преступников документов, тот искренне удивился и ответил в том смысле, что если спрашивать документы у всех, кто что-то увозит или привозит, то патрулировать Александровский Сад будет решительно некогда. Кстати, как раз сегодня рабочие начали разбирать мост Лейтенанта Шмидта, и он просит его отпустить, потому что разбирающие говорят, что намечается капитальный ремонт пролета, но после такого случая можно ожидать всякого, а если он поторопится, то уверен, что успеет до того, как баржи увезут последний бык.

К ночи на смену молодым людям пришла новая пара следователей, до того похожая на первую, что человек неосведомленный мог бы ошибочно предположить, будто их размножают почкованием. К этому времени прекрасные усы Бориса Борисовича, в обычное время решительно устремленные вверх, поникли, и его великодушно отпустили домой, заверив, что рано или поздно памятник найдется наверняка. За исключением того случая, в котором его уже переправили на металлолом цветного металла. За которые при такой массе памятника преступники могли выручить хорошие деньги.

Вопреки опасениям Бориса Борисовича, в ту ночь кошмары ему не приснились. Относительно судьбы Медного Всадника он был спокоен, как спокойна за судьбу старого пуделя, отдавшая своего любимца в хорошие руки старушка, готовящаяся переселиться в мир иной, не подозревая, что ее дорогой пудель там ее уже дожидается, потому что новые владельцы, которым он мешал лаем, отдали его в живодерню.

Тем огорчительнее было то, что в половине пятого ночи Борис Борисович был безапеляционно разбужен телефонным звонком, как солдат по тревоге, и знакомый величавый баритон беспристрастно сообщил ему, что памятник найден и что забрать его можно под расписку с девяти утра до шести вечера в любой день кроме воскресенья и пятницы. Усатый мужчина перекрестился и, повернувшись на левый бог, заснул сном праведника. Причем с уст его не сходила ясная улыбка, которой мог бы позавидовать даже Будда.

В народе говорят: беда никогда не приходит одна. На этот раз вопреки поговорке, к Борису Борисовичу пришла вторая радость. В половине седьмого телефон затрезвонил вновь и, сняв трубу, Борис Борисович вторично услышал знакомы размеренный голос.

- Могу вас образовать. Нашелся еще один медный всадник. Теперь их у нас два.

- Как два?

- Так. Два медных всадника.

- Совершенно одинаковых?

- Не совсем. Один побольше, другой поменьше.

Борис Борисович старательно протер глаза.

- Не может быть.

- Приедете увидите сами.

Через десять минут усатый мужчина ворвался в дверь хорошо знакомой организации, как бригада столяров в винный магазин за две минуты до его закрытия на обед.

- Получайте своих медных всадников – улыбаясь, сказали безусые дежурные. Ласково сказали, хором и в унисон – сказывалась многолетняя выучка. – Один во дворе, другой на автостоянке.

- Мне это безразлично – ответствовал обладатель усов, рассуждая примерно так: один из Медных Всадников конечно подделка. Но уж другой то…

На улице моросил дождик. Лиловые облака стремительно неслись по черному небу, а из-за них, тщетно пытаясь остаться незамеченной, с любопытством выглядывала луна. Буйные тени носились по мать-земле, однако тела, которые их отбрасывали, были скрыты во мгле: вселенная казалась миром теней и тени безраздельно властвовали над предметами, как это нередко бывает ночью, когда из-за недостатка зрительной информации непомерно большое значение приобретают тени, шепот и шорохи, которые при солнечном свете сразу же отступают на второй план.

Неудивительно поэтому, что как только молодцеватые дежурные дружно включили свои карманные фонарики и, пошарив лучами по двору, осветили ими скульптуру, тени сразу же отступили и вместо них на первый план вышел усатый мужчина. Он радостно рванулся к скульптуре, после чего остановился, пригляделся и содрогнулся.

- Что это?

- Как что? Медный всадник.

- Нет. Это не он.

- Да уверяем Вас, он самый.

- Нет. Это абсурд. Вы медный всадник своими глазами видели?

- А зачем? Пока его не украли, нам как профессионалом и сыщиков он интереса не представлял.

- Но это не медный всадник.

- Почему вы так уверены?

- Потому что он без коня.

- Понимаю и объясняю. Коня привезут к вечеру.

- И все равно – это не он.

- А мы говорим что он. Если органы говорят что-то, то ни не ошибаются никогда. Кстати обнаружили скульптуру механизаторы совхоза КРАСНАЯ ГРЯДА, в саду перед зданием сельского клуба. Когда ночью возвращались для запасения опохмелкой.

- Послушайте. У Фальконе медный всадник одет. Понимаете? А это тело голое. В купальных трусах.

- Действительно странно. Неужели преступники сняли с царя одежду? Ну погодите, мерзавцы, перед лицом суда это отягчающее обстоятельство вас на пожизненное перетянет.

- И потом, у Петра Алексеевича руки были свободны. А у этого субъекта в руках весло.

- Пустяки. Вчера на коне, сегодня в олимпийской регате.

- Послушайте. Я понимаю, что органы не ошибаются. Но все таки медный всадник. Слышите: медный. Он вываян из меди. А это… Это же гипс.

- Сразу видно, что вы не из нашего ведомства. Исходя из особенностей ленинградского климата, можно наверняка утверждать, что памятник простоял под дождем не меньше семидесяти семи лет.

- Допустим.

- И вы полагаете, что за все это время медь не могла с него смыться?

Усатый мужчина тупо уставился на смышленые лица советских Шерлоков Холмсов.

- Хорошо – мрачно согласился он. – Допустим, что коня приведут к вечеру. Допустим, что медь смылась. Допустим, что в руках у государя Петра Алексеевича весло (последнее очень могло быть, потому что царь был корабелом). Допустим, что преступники раздели памятник. Но вы посмотрите внимательно. Это же женщина!

- Женщина?

- Ну да. Женщина с веслом. Гост-56Б. Тираж двести тысяч экземпляров. Это я вам как руководитель департамента охраны памятников официально могу подтвердить.

Молодые люди дважды обошли вокруг скульптуры, причем один из них сделал два витка по часовой стрелке, а другой против. Вторично, а затем и третично встретившись лицом к лицу и нос к носу, они осветили друг друга фонариками и почесали в затылках, причем из двух возможных затылков каждый из них почесал не чужой, а свой собственный.

- Изменение пола статуи? Таких преступлений с СССР еще не было. Хотя.. Впрочем… Версия не лишенная. Но сначала давайте посмотрим второй экземпляр этого всемирно прославленного оригинала.

Предчувствуя недоброе, усатый Борис Борисович проследовал за молодцеватыми сыщиками и шел до тех пор, пока сопроводители не уперли его в глыбу мрамора.

- Дальше идти неуда – подумал он и поднял глаза к небу. Высоко над ним, четко вырисовываясь на фоне мятежных ленинградских облаков, виднелись копыта коля, а еще выше виднелась горделивая голова, увенчанная лавровым венком. Несмотря на редкий ракурс, ББ мог бы поклясться, что где то он ее уже видел. С юношеской ловкостью он вырвал из рук ближайшего из убойных фонарик и осветил пьедестал. Дрожащий на легком предрассветном морозце луч света бестрепетно выхватил из темноты буквы, на которых ББ к своему превеликому ужасу составил слова: ПРАДЕДУ ПРАВНУК.

Сердце Бориса Борисовича упало, как барометр. Молодой человек без фонаря пытливо смотрел ему в глаза. Молодой человек с фонарем смотрел ему в глаза тоже.

- Это… Это не он.

- Как? И это не Петр Первый?

- Петр. Но не тот.

- Петр второй, что ли?

- Это памятник Петру Алексеевичу стоит возле Инженерного замка. И я не понимаю, кто позволил Вам сдвигать его со своего места без уведомления меня. Да еще с пьедесталом.

- Кто позволил не знаю, скорее всего это была личная патриотическая инициатива шоферов тринадцатого авто-строительного управления. Они и телефончик оставили. Если потребуется, они еще привезут. Само собой, бескорыстно и на общественных…

В течение следующих четырех часов на Литейный Четыре прибыло еще четырнадцать Медных Всадников. В том числе шесть настольных копий, четыре коня с Аничкова моста, три гипсовых бюста Суворова, пять дискоболов А ля Мирон и один памятник Богдану Хмельницкому, который был доставлен из Киева в сорока трех ящиках, предварительно аккуратно разрезанный автогеном.

В десять часов утра пришло экстренное сообщение из Рима от резидента Советской Разведки, что медный всадник стоит как ни в чем ни бывало на Капитолии, где под именем конной статуи Марка Аврелия враги Советской Страны показывают его экскурсантам. Версия о переправке памятника заграницу выглядела сомнительной, но соблазнительной, поэтому было решено немедленно послать в Италию делегацию из шести человек включая Борис Борисовича как эксперта. Который на радостях немедленно поехал в ОВИР оформлять себе загранпаспорт.

Когда ББ вернулся в ставшую уже родным кабинет на Литейном Четыре, плечистые люди улыбаясь, протянули ему записку.

- Это нашли завернутым в целлофан в щели гром камня ученики 4-А класса двести девяносто седьмой школы. На многое проливает свет, между прочим. Жаль только, что послание преступников почти год пролежало незамеченным. Прочтите. Теперь подлинник мирового шедевра без пяти минут в нашем кармане.

Борис Борисович дрожащими руками развернул записку, надел для верности очки, не веря своим глазам не то от счастья, не то от изумления прочитал:

МЫ ЗАЛОЖИЛИСЬ НА ПОЛБАНКИ ЭКСТРЫ, ЧТО ЕСЛИ МЫ СОПРЕМ ПАМЯТНИК, ТО НИКАКАЯ СУКА ЭТОГО НЕ ЗАМЕТИТ.

Простите, но это не может быть – воскликнул я, наконец то поймав собеседника на очевидном противоречии. -В 1956 году ЭКСТРА еще не выпускалась. В 1956ом можно было поспорить на полбанки Московской или Столичной. При Сталине могли также заложиться на бутылку объемом три четверти литра портвейна или же Солнцедара. Экстра же была подарена народу с наступлением Оттепели. И не раньше! Впрочем это мелочь, деталь. Извините что перебил. Продолжайте пожалуйста, прошу Вас.

Да я собственно кончил – молодой ленинградец как-то странно ухмыльнулся.

- Кончили?

- Конечно. Помните наш уговор.

- Виноват. Признаю свою ошибку. Прошу простить. Даю слово члена союза писателей и журналистов: больше не повторится.

Молодой ленинградец прищурился.

- Вижу что раскаиваетесь чистосердечно. Но я индульгенциями не торгую и отпущения грехов не даю.

Чувствуя, что концовка рассказа ускользает из рук, как ящерица, я встревожился.

- Очень прошу Вас продолжить и завершить. Как писатель, мужчина и человек. Как член партии с 1937 года в конце концов.

- Пустое. Ведь это не история. Это сама жизнь. А главное преимущество жизни состоит в том, что ее можно прервать буквально в любой момент. И ведь что замечательно: до моей неточности с Экстрой, включенной в повествование сознательно, вас не удивило ничто. Вели себе записи, как человек, знающий систему не понаслышке.

- А если я Вас от редакции центральной газеты попрошу письменно? В конце концов, заплачу гонорар?

- Пустое. Да кстати и некогда. За мой приехали.

- Скажите хотя бы, кто были воры (молчание). Понесли ли они наказание, а если да, то какое (молчание). Где нашли Медный Всадник и нашли ли его?

Молодой ленинградец молча смотрел на меня. Губы его чуть кривились, но глаза был печальны, как закат, и от его тяжелого взгляда мне стало не по себе. В какой-то момент мне показалось, что обидчивый рассказчик склонен возобновить повествование, но он вдруг вскочил и вприпрыжку по-мальчишески побежал наискосок через дорогу к оранжевым Жигулям, за рулем которого седла шатенка в очках поляроид. Молодая ленинградка смотрела прямо перед собой, ни разу не взглянув на приближающегося к ее авто моего недавнего собеседника. Услышав, что дверца хлопнула, не удостоверившись взглядом, с кем едет, она нажала на газ как бы растаяв в манящем лиловом сумраке.

Белая ночь отступала, пасуя перед превосходящими силами ночи в обычном смысле этого слова. Стаи туристов куда-то исчезли, не то попрятались по гнездам, как голуби, не то уплыли вверх по Неве, и только влюбленные целовались по-прежнему, упорно не замечая, что их золотое времечко на исходе.

Подняв глаза и увидев прямо над головой Медного Коня, я инстинктивно отошел в сторону, чтобы не преграждать ему путь. И пошел в направлении Зимнего и Дворцовой.

- Какая странная история – подумал я  почему-то по-португальски. - Я понимаю украсть кафель. Шифер. Гараж наконец. Но украсть Медного Всадника! … А может быть это я становлюсь стар и потерял не только былой размах, но даже веру в возможность его существования? Да, фантазии у этого ленинградца хоть отбавляй. А что если не фантазия это? Возивший меня по городу полковник наших дорогих органов, показав на львов, стоящих прямо на берегу у воды, по секрету доверительно сообщил, что один из них был украден. Чего не замечали полгода, пока не обнаружили этого мраморного хищника полузатопленным рядом с ЦПКО. И это не выдумка. Но украсть Медный Всадник? Такой наглостью может обладать либо человек, обладающий связями на самом верху и чувствующий себя Богом, либо дурак. А если бы и украли, как этого льва. Распространили бы слух, что возили на реставрацию, и никто бы об этом не говорил. Разве что по секрету и на ухо. Но правду ли говорил этот молодой ленинградец? Ничего кроме Экстры в его рассказе сомнений не вызывало. Все с моими знаниям Лубянки и Петровки совпадает в деталях. Странно только, что он, если врал, то ни разу не прокололся, не улыбнулся…

Прохожих на набережной становилось все меньше и меньше. Только у Адмиралтейства собралось человек пятьдесят, которые, задрав головы, наблюдали за тем, как два верхолаза снимали со шпиля кораблик. Дворники в белых фартуках, как привидения, внезапно появлялись из темноты: они царственно стояли каждый у своей подворотни, опираясь на мётлы, словно они были скипетрами. Мраморные львы, застыв, как натурщики, привычно позировали, равнодушно уставившись одновременно и в воду, и друг на друга, в то время, как мимо них, перекрыв движение транспорта по Адмиралтейскому проспекту со всех сторон, два дюжих тягача, рыча от перенапряжения мощностей, куда-то медленно везли Александрийский Столп

Юрий Магаршак

1967 год.

Белая ночь в оттепель

Продолжить Отмена